— Ты встанешь сегодня, Гэврилэ? — удивленно зачастила она.
— Нет. Сердце болит. Уходи, — приказал старик и отвернулся к стене.
Испуганная старуха выбежала во двор, где яркое солнце ослепило ее, и, подозвав старшего сына Иосифа — мешковатого, плешивого и рассудительного человека лет тридцати двух, сообщила ему, что отцу очень плохо. Трое других сыновей — Давид, Иона и Адам, которые с трудом удерживали у корыта разъяренного рыжего быка, услышав про болезнь отца, растерялись и на мгновение выпустили веревку из рук. Бык рванулся и ударил рогами в корыто, окатив братьев водой, потом отбежал в сторону и с грозным ревом принялся трясти большой головой, стараясь освободиться от кольца в ноздрях.
— Не выпускайте, не то бед натворит! — закричал Иосиф. — В сад не пускайте!
Он не раз просил отца продать этого злого откормленного быка (долго ли до беды — в их дворе всегда столько народу), но старик не хотел расставаться с упрямым, не признававшим никого животным, к которому питал какую-то странную привязанность.
Уверенный в том, что братья в конце концов справятся с быком, Иосиф на цыпочках вошел в дом, осторожно открыл дверь, заглянул внутрь и остановился в нерешительности, не зная, что делать, — будить ли отца, или не трогать и вызвать бабку. Пока он раздумывал, подошли две невестки и зашептались между собой, но Иосиф тотчас же вытолкал их вон.
Тем временем во дворе бык продолжал хозяйничать: он опрокинул десяток корзин с еще влажной кукурузой, потом медленно, озираясь на преследователей, побрел к дому, где жил Иосиф, и заглянул в открытое окно. Когда подкравшийся Иона хотел схватить веревку, бык ударил копытом о землю и с ревом бросился на него.
— Беги! Спасайся! — испуганно закричали братья.
Давид кинулся со всех ног к хлеву и захлопнул дверь, чтобы не подпустить быка к коровам.
— Когда же вы наконец управитесь? — заорал с высокого крыльца Иосиф. — Да потише, не то отца разбудите.
Бык примчался к набитому соломой сараю и с такой силой ударил рогами в один из столбов, что ветхое строение зашаталось. Тогда в чердачной дверце появилось смуглое, заросшее щетиной, заспанное лицо Эзекиила. Накануне он вдребезги напился у самогонщика и настроился переночевать у одной разбитной бабенки, но его опередили двое других. Ему стало лень вступать с ними в драку, и он уступил. Теперь Эзекиил стоял на лестнице чердака и был так уродлив со своими свисающими почти до колен руками, сутулой спиной и выпяченным щетинистым подбородком, что у матери, которая увидела его с крыльца, болезненно сжалось сердце. Когда же он обрушил на быка целый поток непристойных ругательств, ей захотелось заткнуть уши.
Вот уже два года, как Эзекиил неожиданно превратился из молчаливого, мрачного, но послушного парня в то, что он представлял собой теперь. И все это время старуха не находила места от страха, как бы Гэврилэ, выходивший из себя из-за одного бранного слова, не узнал, что Эзекиил пьет, ходит на хору, дерется, пристает к женщинам и целыми ночами играет в карты. Она была уверена, что рано или поздно этот страшный день наступит. Старуха изо всех сил старалась сделать так, чтобы отец с сыном встречались как можно реже, чувствовала себя виноватой и не знала, кого она больше боится — старика или Эзекиила.
— Дерьмо вы, а не люди! — кричал Эзекиил на братьев, разбежавшихся по углам обширного, как выгон, двора.
— А ты сам поймай! — смеясь, подзадорил брата Даниил. Несмотря на обиду, он боялся сердить Эзекиила.
— И поймаю! Неужто я тебя, охальника, не словлю, — обратился он к быку, который стоял у сеновала, грозно опустив голову, готовый кинуться на обидчика.
Не успел Эзекиил спуститься на последнюю ступеньку, как бык ринулся на него, но в ту же секунду смельчак схватил конец веревки, отскочил в сторону и стал дергать изо всех сил. Рев быка перешел в болезненное мычание, но парень безжалостно дергал веревку из стороны в сторону, пока из ноздрей животного не потекла кровь.
— В своем ли ты уме, Эзекиил? — закричала старуха. — Зачем мучаешь скотину? Оставь в покое быка! Слышишь?
— Подожди, дай я проучу его, — засмеялся Эзекиил, обнажив белые острые зубы, но все же послушался мать — отвел присмиревшего быка в стойло, привязал к кормушке и принялся чистить скребницей.
— С кем захотел тягаться, сопляк! — насмешливо приговаривал он. — Куда тебе, рыжему, до меня.