Лазарь по-прежнему что-то старательно строгал, высунув от усердия кончик розового языка. Руки его были красными от крови. Гэврилэ подошел к ребенку и вырвал нож.
— Откуда это у тебя? — спросил он.
— Эзекиил подарил, батюшка.
Гэврилэ сунул нож в карман и, входя в калитку, заметил, что она расколота. Лазарь захлюпал носом и стал сосать порезанный палец, но не осмелился попросить нож обратно.
— Иосиф, — позвал Гэврилэ, — принеси гвоздей и доску. Треснула калитка, почини ее.
Когда он вошел во двор, жена сидела на пороге летней кухни и бессмысленно качала из стороны в сторону головой.
— Жена, — холодно приказал Гэврилэ, — отрежь мне сала, колбасы, ветчины, свари яйца. Я еду в Арад. Поезд через два часа. Эй, Давид! запряги Шони в дрожки, я поеду на станцию.
— А кто, батюшка, мог расколоть калитку? Ведь сегодня утром она была целехонька, — спросил Иосиф.
Гэврилэ метнул на него молниеносный взгляд и попытался улыбнуться.
— Ветер.
Гэврилэ двинулся вперед, но чуть не упал: Лазарь обеими руками обхватил его ногу и смотрел снизу огромными, умоляющими глазами. Старик вынул из кармана перочинный нож, подкинул на ладони и точным движением швырнул в колодец.
Длинный голубой «понтиак» легко скользил под ровное гудение мотора. Опытный шофер ловко объезжал все рытвины разбитого шоссе. На заднем сидении, сложив руки на животе, дремал барон Ромулус Папп де Зеринд. Хория Спинанциу с беспокойством поглядывал на него: такое состояние было не свойственно барону.
Спинанциу то и дело, стараясь не разбудить старика, поправлял на его ногах коричневый плед из верблюжьей шерсти, но барон все время раскрывался, словно ему и во сне нравилось досаждать людям. Без пенсне его морщинистое, дряблое, желто-оливковое лицо казалось обыкновенным и пошлым. «Что он намерен предпринять? Чего надеется достигнуть? Один… Снова какой-нибудь coup de tête[24]. Бедный барон», — думал Спинанциу. Однако откуда-то из-за этой внезапно нахлынувшей жалости настойчиво пробивалось и крепло чувство растущей тревоги. Осторожно, боясь, как бы шорох бумаги не разбудил Паппа, Спинанциу достал из кармана последний номер уездного органа коммунистической партии «Патриотул». Газета открыла настоящую кампанию за раздел поместья барона Паппа. Перед глазами адвоката мелькали резкие, негодующие заголовки: «Левая партия, руководимая помещиками», «Крупный землевладелец во главе крестьянской партии». «Что ответишь на эту демагогию? — спрашивал себя Спинанциу. — И главное — кто будет отвечать? Руководство старается увильнуть, никто ничего не хочет подписывать. Газета «Ардеалул демократ» выходит с большими перерывами». — «И чудесно, — говорит по этому поводу барон. — Пусть читатель подумает, что причиной этому — преследования свободной печати в Трансильвании».
В действительности же это объяснялось арестом Выслана. Наспех сколоченная им случайная группа журналистов рассыпалась. Шендря перешел в одну из фракций либералов, учителя гимназии, которые прежде охотно сотрудничали в газете, теперь побаивались писать. Но самым опасным, по мнению Спинанциу, были правдивые слухи, циркулировавшие в связи с арестом Выслана. В руководящих кругах партии поговаривали, что журналист пытался шантажировать самого Паппа, выжать из него крупную сумму денег, а барон ускорил арест Выслана, хотя в руках у того были документы, крайне невыгодные для многих царанистских руководителей. Ко всему этому прибавлялся уход из партии Сальватора Варга, который во всеоружии перешел во фракцию Александреску и был назначен помощником бургомистра.
Продолжая поправлять мягкий пушистый плед, Спинанциу поглядывал на красный, изрезанный морщинами затылок Пику, который сидел рядом с шофером и, покачиваясь на мягком кожаном сидении, как загипнотизированный, смотрел на руль и приборы.
— Надеюсь, тебя не укачивает? — спросил Спинанциу, чтобы нарушить молчание и отогнать беспокойные мысли.
— Чего? — повернулся к нему Пику, вытаращив от неожиданности глаза. — Нет, все в порядке.
Появление Пику два дня назад на квартире барона Паппа произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Пику привез письмо, в котором царанисты из Лунки предупреждали барона о намерении коммунистов захватить его поместье. Папп долго и недоверчиво смотрел на смущенного, но уже успевшего клюнуть Пику, потом подверг его настоящему допросу и наконец заявил, что «тут возможна провокация». Когда же присутствовавший при разговоре доктор Гуяшиу подтвердил, что поместье Зеринд в волости Лунка согласно закону о земельной реформе должно быть экспроприировано, барон многозначительно подмигнул (хотя эта многозначительность никого уже не вводит в заблуждение) и заявил, что, во-первых, коммунисты никогда не осмелятся пойти на такой шаг, а во-вторых, все настолько хорошо улажено с уездными властями, финансовыми органами и министерством земледелия, что в этом отношении положение «можно считать безупречным, а все замыслы коммунистов иллюзорными». Но в тот же день в «Патриотул» появилась резкая передовая, в которой разоблачались махинации барона и назывались по именам все его сообщники. Тут же высказывалось требование, чтобы все они были отданы под суд как саботажники проводимой правительством аграрной реформы. Тогда на глазах всего руководства царанистской партии произошла тяжелая сцена: барон, который до 23 августа[25], искусно маневрируя, мастерски выходил из самых трудных положений, вселяя уверенность в других, теперь вдруг пронзительно заверещал. Голос у него оказался тонким, визгливым, и казалось, что он не кричит, а плачет. Барон вконец разволновался, изрыгал бессвязные ругательства, потом ему стало плохо, и пришлось вызывать врача. Но старик не стал дожидаться приезда доктора, а приказал Спинанциу, которого за последнее время неизвестно почему приблизил к себе, немедленно следовать за собой, влез в машину и помчался прямо на квартиру к генералу Белеге. Генерал Белега, бывший префект Арада, командовал теперь кавалерийской дивизией и, по мнению царанистских кругов, блестяще умел поддерживать «боевой дух» во вверенных ему войсках. Дивизия почти не нюхала пороху и поэтому сохранила весь свой первоначальный состав. Офицеры, все как на подбор молодые и красивые, сыновья благородных семей, обожали короля, который даже присутствовал на торжестве последнего выпуска. Этот «блестящий дух» проявился, в частности, и 8 ноября, когда кавалерия рассеяла, не применив оружия, коммунистическую манифестацию, а офицерам удалось спасти гимназиста, тяжело ранившего из револьвера партийного активиста. Генерал Белега был также членом Союзной Контрольной Комиссии, и, по расчетам царанистских вожаков, могло пройти еще немало времени, прежде чем его начнут преследовать за то, что он был префектом при Антонеску.