— Чего? — переспросил Пику, а когда ему разъяснили, о чем спрашивает барон, сделал печальное лицо.
— Село наше, господа, бедное, а бедняки, сами изволите знать, стоит коммунистам поманить их землей, валом валят к ним. Дураки, что с ними поделаешь? Я в Лунке вроде председателя, хоть выбрали Урсу, потому как у меня чахотка. У нас есть еще учитель Кордиш, священник отец Иожа и Клоамбеш, да вы его знаете.
— Эти по крайней мере не перейдут к фракционерам! — иронически заметил барон, и улыбка, вызванная словами Пику, мгновенно растаяла на лицах гостей. Намек барона был обидным, но не лишенным оснований, — в эти тяжелые времена царанистскую партию покинули многие.
Барон, который обычно ложился очень рано, на этот раз отпустил гостей только после полуночи. Уходя, он распорядился уложить Пику в одну из комнат для прислуги, а Спинанциу предложил с самого утра прийти к нему в кабинет.
На следующее утро в «Патриотул» появилась новая резкая статья, и Спинанциу застал барона за газетой. Всю ночь адвокат ломал себе голову в поисках выхода и пришел к выводу, что барону следует пойти на попятную. Выступить против реформы с принципиальных позиций было невозможно, а попытки сорвать ее скомпрометировали бы многих лиц и самую царанистскую партию, что было особенно рискованно теперь, накануне выборов. Вся трудность состояла в том, как высказать все это Паппу и, не ущемив его гордости, намекнуть, что пора уступить дорогу молодежи. Старая политика кабинетных интриг и комбинаций была обречена на провал. Конечно, разногласия между русскими и Западом обострятся, но не так скоро, как надеется барон.
— Итак, что вы решили? — осторожно спросил Спинанциу.
— Дорогой друг, собирайтесь, мы поедем в имение. — Старик постучал длинным, костлявым пальцем по газете. — Вы понимаете, дорогой, мы не можем в данном случае пожертвовать своим авторитетом. Я поставлю все село на службу нашему делу. Через полчаса мы выезжаем.
Спинанциу согласился, не зная, как отказать старику. Кроме того, он надеялся разгадать по пути намерения барона, но, как только они выехали за пределы города, надежда его угасла — старик закрыл глаза и преспокойно уснул.
Два часа машина мчалась по шоссе, затем свернула на узкую, но хорошую дорогу, посыпанную мелким щебнем и обсаженную молодыми тополями. Барон открыл глаза, бодро улыбнулся и толкнул в спину шофера, чтобы тот прибавил скорость.
— Не знаете ли вы, дорогой Спинанциу, православное это село или униатское?
— Понятия не имею, — раздраженно пожал плечами Спинанциу.
Новая затея барона. Словно разделение церквей имеет сегодня такое же значение, как и в 1700 году. Чепуха!
— Послушайте, Спинанциу, — ткнул его Папп в бок пальцем, — вы помните латынь?
— Нет… то есть постольку, поскольку…
— Красивый язык! Gallia omnia divisa est in partes tres…[26] Divisa!
Уткнувшись носом в стекло, Пику пожирал глазами прямую дорогу, деревья, поля. Он не представлял себе, что поместье барона так велико, и теперь встревожился: конечно, старик не захочет расстаться с таким богатством.
Невольно в глубине души Пику стал на сторону крестьян. С какой стати у этой развалины столько земли? Но мысль эта вскоре сменилась другой, и он ухмыльнулся. Хорошо, что я не растерялся.
В конце дороги показалась усадьба — массивное красное здание с приземистой башней, увенчанной чем-то вроде зубцов. Когда машина подкатила к высоким, покрытым ржавчиной воротам, они распахнулись, и на подножку автомобиля, пробормотав что-то непонятное, ловко вскочил кругленький рыжий человечек — управляющий Пинця. Его смятый грубошерстный костюм был весь усеян соломинками и соринками. Проголодавшийся Спинанциу приветственно помахал ему рукой. Имение все равно потеряно, так что следует хотя бы хорошенько отдохнуть, выпить и поесть. Кто знает, может быть подвернется и какая-нибудь пухлая, краснощекая крестьяночка, ведь в окрестностях поместья был, кажется, какой-то хутор горцев. Этот Пинця, как видно, любит хорошо пожить и, наверно, уже отобрал, что получше. Спинанциу отогнал все беспокойные мысли о планах Паппа и последствиях предпринятых им действий…