— Батюшка никогда меня не бил…
— А теперь может и побить, ежели скажешь. Ну, если поднимет на тебя руку, несдобровать ему, Мария! — вспылил он, заметив, что девушка смотрит в сторону и не слушает его. — Даже не слушаешь, что я говорю. Ты чью сторону держишь, мою или его?
— Ничью, Эзекиил. И никто, никто не любит меня.
— Дура ты… Худо вам будет, коли я уйду из дому. Меня он еще опасался.
Дверь класса отворилась. Джеордже попрощался с остальными и проводил их до ворот.
— Уходи отсюда, — зашептал Эзекиил сестре. — Сейчас же уходи. Слышишь?
Он спрятался в тени сарая и проследил, как Арделяну пошел в примэрию, а Митру и Глигор в другую сторону. Эзекиил подождал, пока директор запер ворота и скрылся за углом школы. Тогда он перепрыгнул через ограду и пустился догонять Митру и Глигора. Те шли, тихо и спокойно переговариваясь, как два усталых человека.
— Добрый вечер, — запыхавшись, проговорил Эзекиил, когда поравнялся с ними. — Не сердись на меня, Митру. Не сердись. По гроб жизни буду тебе верным другом… — умоляющим тоном продолжал он.
— Да пойми же ты, божий человек, что нельзя. Неужто так крепко поругался со стариком?
— Убью его, — заскрипел зубами Эзекиил. — Зарежу.
Глигор ломал голову в поисках выхода. Ему не хотелось ссориться с братом Марии. Кто знает, быть может через него удастся сблизиться с ней.
— Слышь, Митру, а может быть, все-таки можно? — спросил он.
— Ничего не выйдет.
— А ты дай договорить. Слова сказать не даешь. А что, ежели Эзекиил принесет бумагу, в которой напишет, что после смерти отца он вернет нам землю.
— Ишь какой умник! — засмеялся Митру. — Смотри, кабы голова не лопнула от такого ума. Да что мы, в игрушки играем?
Эзекиил обнял Митру за плечи (сжать бы разок и переломать все кости) и криво улыбнулся:
— Ну и злой же ты стал! Ведь не твоя земля-то?
— Бедняцкая… пересиль, Эзекиил, себя и попроси прощения у отца.
— А сам ты, когда с Клоамбешом разговаривал, тоже себя пересиливал? — тихо спросил Эзекиил.
Митру смущенно молчал. Горести Эзекиила ничуть его не трогали. Тоже люди, своего добра девать некуда, а зарятся на чужую землю. Ненасытные.
— Ты, я вижу, не дурак, — уже мягче сказал он. — Но пойми, что нельзя.
— Никак? А Глигор говорит…
— Глигор сам не знает, что говорит…
Они поравнялись с корчмой. Оттуда доносились громкие голоса, крики. В последнее время люди словно боялись одиночества, их тянуло собраться, поговорить.
Эзекиил вдруг схватил спутников за руки.
— Сделайте одолжение, зайдем на минутку. Я плачу. Вина выпьем, пива или цуйки, что душа попросит.
— Пошли, — согласился Глигор. — А то у меня и впрямь в глотке пересохло.
— Только знай, Эзекиил, — засмеялся Митру. — Меня вином не купишь.
— Да я и не думаю, — еле сдерживаясь, ответил тот. — Опрокинем по рюмочке, и все.
— Ну, пошли же, — заторопился Глигор и потащил Митру за собой. — Что ты стал такой колючий? Нельзя так нельзя, а рюмочку вина выпить всегда можно.
Когда Джеордже завернул за угол школы, он столкнулся лицом к лицу с Марией. Девушка так дрожала, что не в силах была вымолвить ни слова, а только в волнении ломала пальцы.
— Вы меня не узнаете, господин директор? — с трудом овладев собой, начала она чужим, неестественным голосом. — Я Мария Урсу — была вашей ученицей. Только вы забыли…
— Помню, помню, — весело отозвался Джеордже. — Как не помнить? Я в воскресенье тебя видел… Взрослой девушкой стала, — красавицей. А что тебе понадобилось? Заходи в дом…
— Нет, нет, — испугалась Мария. — Я пришла поговорить только с вами…
Джеордже смутился и пробормотал в ответ что-то неразборчивое, но Мария схватила его за руку и потянула за угол школы. Здесь она стала сбивчиво рассказывать о том, что произошло сегодня у них в доме, об угрозах Эзекиила, и, пока говорила, чувствовала, как вся холодеет. Весь день Мария слышала по адресу Теодореску одни похвалы. Она хорошо помнила его еще по школе. Тогда он внушал ей какой-то непонятный страх, но однажды она была счастлива, когда хорошо ответила по математике и директор улыбнулся и погладил ее по голове. Она без конца рассказывала тогда отцу о своем успехе. Сегодня ей неожиданно пришла мысль пойти и попросить у Теодореску помощи. Беременность долго скрывать будет невозможно. Даже сегодня серые печальные глаза матери несколько раз словно пытались заглянуть в ее сердце, и Марии казалось, что мать явно что-то подозревает. А теперь, когда в семье произошел разрыв и отец взбешен, он, конечно, убьет ее или и того хуже. Подруг у Марии не было, девушки невзлюбили ее за то, что все парни Лунки волочились за ней, — красива ведь и богата, и Марии не с кем было посоветоваться.