— Мама, — повелительно сказала она. — Этот бедный Теодореску живет в ужасных условиях. Стал худой как щепка… Не взять ли нам его к себе постояльцем?
— А что скажут люди? — забеспокоилась Анна.
— Это мне безразлично…
— Делай как хочешь… А где он спать будет?
— В большой комнате… Мы с тобой как-нибудь потеснимся. Я скажу ему сегодня же.
Анне даже пришлась по душе решительность Эмилии, но она все еще не отказалась от своих намерений насчет Хэлмэджяну.
Джеордже вскоре переехал к ним, и Анна не преминула показать Эмилии его залатанные рубашки, дырявые носки, заношенный, вытертый на локтях костюм. Она зорко следила за молодыми и ни на минуту не оставляла их вдвоем. К Джеордже Анна относилась холодно, почти враждебно. Парень и правда был недурен, но ведь этим не проживешь. Лицом он напоминал впечатлительного ребенка и часто краснел, а при каждом его резком движении на лоб падали непослушные пряди черных густых волос. Однако большие серые холодные глаза делали Джеордже старше и представительней и заставляли говорить с ним почтительно.
На пасху Анна решила сделать последнюю попытку и пригласила Хэлмэджяну к праздничному обеду. Лекарь прикатил на дрожках, захватив с собой из города пирожных и десять бутылок дорогого вина. За столом он откровенно признался, что ничего не смыслит в медицине, а пациенты его не мрут только благодаря своему бычьему здоровью.
Джеордже смотрел на него с отвращением и несколько раз пытался вступить в спор, говоря о миссии интеллигенции. В ответ Хэлмэджяну долго смеялся и выразил сожаление, что его преклонный возраст, вероятно, не позволит ему вернуться к этому разговору лет через десять — пятнадцать. Хэлмэджяну покровительственно хлопал Джеордже по плечу и все время называл его «юношей», лишь один раз сказав «господин директор».
Анна заметила, что поведение лекаря заставляет Эмилию краснеть от досады и злости, и поняла, что дело Хэлмэджяну проиграно. После обеда лекарь улегся в большой комнате, и через пять минут оттуда послышался густой храп сытого, довольного жизнью человека.
В саду Анна случайно подслушала разговор дочери с Джеордже.
— Знаешь, — говорила Эмилия, — мне все это опротивело. Этот Хэлмэджяну разъезжает по селам, останавливается в домах, где есть девушки на выданье, жрет и развлекается… а мама все боится, что я останусь старой девой… Жадная она стала и злая как ведьма… Уеду. Вот увидишь, Джеордже, что я уеду из села… В Бухарест…
— Прошу тебя, останься, — прошептал Джеордже, не отрывая глаз от земли.
К ужину Анна неожиданно попросила лекаря проверить у Эмилии легкие, на что тот с готовностью согласился. Не сказав ни слова, Эмилия встала и ушла из дому, чтобы переночевать у писаря Мелиуцэ, с молодой женой которого сдружилась.
Через месяц, когда кончились занятия в школе, Джеордже зашел в кухню и, обратившись к Анне, выпалил, как заученный урок.
— Дорогая тетушка Анна, мне хотелось бы… мне было бы приятно… называть вас мамой.
— Что ж, называйте, господин директор, — кисло улыбнулась Анна, не отводя глаз от раскаленной плиты.
— Этим я хочу сказать, понимаете ли вы меня, хочу сказать, что прошу руки вашей дочери, которую очень люблю.
— Ну, если на то пошло, давайте поговорим начистоту, — обернулась Анна. — Возьмите стул.
Вынув из шкафчика бутылку цуйки, она наполнила два стаканчика, залпом опорожнила свой и застыла, сложив руки на коленях.
Анна выспросила у Джеордже, сколько он получает и на какие средства думает содержать Эмилию, заметив, что дочь «привыкла к хорошей жизни и только по несчастной случайности стала учительницей, а могла бы сделаться даже докторшей, если не больше того».
Краснея и заикаясь, Джеордже объяснил ей, что у него нет ничего, кроме жалованья, но поспешил тут же заверить, что будет работать с удесятеренными силами. Отец его умер в 1907 году, то есть в год его рождения, а мать живет очень бедно.
— Ха, так вы и мать хотите сюда привезти?..
— Нет, нет… к тому же, как вам известно, старики неохотно покидают насиженные места, места, где у них…