Дрожа от волнения, Митру пересек двор и вцепился в колючие прутья плетня.
— С войны пришел?
— Да, тетушка…
— Не видел ли ты там Траяна Сими?
— Видел, тетушка.
— А о нашем — слышал? Погиб в Пеште. Дом-то твой сгорел, когда русские гнали отсюда венгров…
— Как сгорел?.. — закричал Митру.
— Да так, средь бела дня. Из пушки в него попали. Флорица с ребенком живы. Они у Лэдоя…
— Что? — крикнул Митру и всей тяжестью повис на плетне. Одна из подпор повалилась, и Митру едва не упал в колючки.
— Лэдой взял их к себе, ведь он вам родственник, хоть и дальний. Твой дед Люцэрна был двоюродным братом сестры его матери. Хорошо, что господь помог тебе вернуться. — Старуха зашмыгала носом. — Наш-то был добровольцем у русских… Так уже ему было на роду написано. В России жив остался, а в Венгрии голову сложил…
Митру больше не слушал старуху. Как бешеный выбежал он из ворот. Подмазаться захотел: будь он трижды проклят. Нет, не бывать этому, не проведешь!
Ноги у Митру подгибались, его шатало из стороны в сторону. Успокоился он лишь тогда, когда перед ним вырос большой каменный дом с крышей из блестящей жести. Митру стал стучать кулаками в ворота, но не со злобой, а так, как обычно стучат, когда хотят разбудить кого-нибудь поздно ночью. Из дома, как из могилы, не доносилось ни звука.
— Эй, откройте, слышите! Заснули, что ли! Чтоб вам вовек не просыпаться!
Наконец зеленая ставня приоткрылась, и Митру увидел смуглое лицо Лэдоя. Нервная дрожь пронизала Митру с ног до головы.
— Кто там? — спросил Лэдой. — Пустить на постой не можем.
— Это я, Митру… Может, забыл?
— Ты?
Лэдой шумно вздохнул.
— Уцелел… сохранил бог… Постой, сейчас выйду, пущу тебя в дом.
— Побыстрей…
Окно медленно закрылось. Митру порылся в ранце среди жалких подарков, которые вез жене, и вытащил с самого дна немецкий револьвер, взятый им у офицера, захваченного во время разведки. Вогнав в ствол патрон, Митру спустил предохранитель и сунул револьвер в карман. В доме послышался стук деревянных туфель.
Из сеней вырвался луч желтого света, загремели тяжелые засовы, в замке со скрипом повернулся ключ. Ворота еще не открылись, как тишину разорвал пронзительный женский крик.
— Митру!!
Не успел Митру опомниться, как в объятиях у него оказалась Флорица в короткой посконной рубашке и наспех натянутой юбке. Она прижалась к мужу, обняв его шею теплыми руками; шершавые, как терка, пальцы скользнули по небритому лицу, обветренным губам. Рыдая, Флорица прильнула к Митру всем телом, сжимая его так сильно, что ему стало трудно дышать. Потом она вдруг вся обмякла и, опустившись на колени, стала целовать мужу руки.
— Митру… нет у нас больше дома, — бормотала она сквозь слезы — Бездомные мы остались, Митру, как нищие бродяги. Что будем делать, Митру?
Подняв голову, Митру встретился глазами с Лэдоем. Он показался ему очень постаревшим, почти стариком. Сгорбившись, молча стоял Лэдой перед Митру с поднятым над головой фонарем. Рука дрожала от напряжения, но Лэдой боялся опустить ее и остаться в темноте. Митру весь содрогнулся, но Флорица не отпускала его, словно желая слиться с ним воедино. Наконец он отстранил жену и тяжело шагнул к Лэдою. Словно отгадав намерение мужа, Флорица вновь повисла у него на руке.
— Нет! Нет! Митру, — простонала она. — Он помог нам. Не дал помереть с голоду!
— Ну вот, я и здесь, кум, — глухо прохрипел Митру.
— Слава богу, — пробормотал Лэдой и перекрестился широким, во всю грудь крестом.
— Долго я ждал этого часа, — с трудом продолжал Митру, и злая улыбка скривила его рот. — Где Иошка, у меня есть и с ним разговор!
Лэдой сразу выпрямился, губы у него задрожали.
— Иошка умер, — медленно проговорил он. — Тебе не придется с ним разговаривать.
— Горе мне! Только одно дитя у меня было! — раздался из дому отчаянный женский вопль.
— Как умер? — недоверчиво спросил Митру.
— Русские убили.
— Хорошо сделали.
— Митру… — попыталась унять мужа Флорица.
— А ты иди в дом! Сгинь отсюда! — приказал разъяренный Митру. — Иди и собирай тряпки. Болтаешься тут под ногами. Иди и соберись! А у меня тут будет разговор с куманьком. Короткий разговор, — добавил Митру и сунул руку в карман так, чтобы Лэдой понял, что его ждет.
Лэдой поставил фонарь на крыльцо и мелкими шажками, словно в церкви, подошел к Митру. Слезы струились у него по лицу, голос был очень усталым, как после долгого плача.
— Митру… я… конечно, виноват перед тобой, — начал он, молитвенно сложив руки. — Всевидящий бог отнял у меня Иошку — свет очей моих.