Эмилия налила в таз воды. Суслэнеску, направившийся было к нему, чтобы умыться, застыл на месте, видя, каких трудов стоит Джеордже намылиться одной левой рукой.
— Пойдемте в столовую, — позвала их Эмилия, — Джеордже, ты не хочешь переодеться?
Тот лишь угрюмо покачал головой. Они прошли через небольшую комнату, освещенную лампадой, висевшей над огромной кроватью с грудой подушек. На кровати кто-то храпел. Эмилия ущипнула Джеордже за руку и зашикала на них, чтобы они не разбудили спящую.
В большой комнате на двух сдвинутых столах были расставлены всякие яства: ветчина, свиной студень, сало, колбаса. В наполовину опорожненных бутылках искрилась цуйка. Появление Джеордже было встречено взрывом радостных воплей. Но эти пьяные возгласы говорили о том, что гостей скорее радует предлог для новой выпивки, чем возвращение Джеордже.
— Кушайте, пожалуйста!.. Прошу вас! — угощала Эмилия.
— Да мы уж тут вроде всего откушали, — блаженно улыбался священник, вытирая полой рясы красное, потное лицо. — Мы, можно сказать, дошли…
— Какое там дошли! — возмутился Кордиш. — Я могу еще столько же и буду как стеклышко. Я как бочка без дна…
— И без совести, — пошутил писарь.
Но Кордиш взбеленился и бросился к нему.
— Послушай, ты! Прекрати, или…
Суслэнеску уселся на кушетку рядом с Даном и попытался завязать с ним разговор. Ему хотелось выть от тоски среди этих чужих для него людей.
— Давайте выпьем! — предложил поп, вставая из-за стола со стаканом в руке. — А потом Джеордже расскажет нам, как живется в красном раю.
Джеордже сделал вид, что не расслышал. Он безуспешно старался подхватить вилкой кусочек сала. Видя это, Грозуца захныкал:
— Не уберег господь, калекой приехал. Где же его рученька, которая столько добрых дел сотворила.
Наступила напряженная тишина. Первым пришел в себя отец Иожа.
— Да замолчи, ты! Постыдился бы. Эх! — напустился он на певчего.
— Простите меня, но я так люблю господина директора, — продолжал ныть певчий, как по мертвому.
Бестактность Грозуцы и само появление Джеордже подействовало на разгулявшихся гостей, как холодный душ. Аппетит у них тоже пропал, так как в ожидании хозяина они наелись и напились до отвала и теперь не знали, чем себя занять. Эмилия присела в стороне и мрачно смотрела на них. Молчание становилось угнетающим, гости переглядывались, потом украдкой посматривали на продолжавшего невозмутимо есть Джеордже.
Грозуца наполнил стаканы вином и с презрительной улыбкой расставил их перед гостями, давая этим понять, что хотя он и пьян, но господа в десять раз пьянее его и не в силах даже сами налить себе.
Наконец священник, которого одолевал сон, не выдержал и поднял стакан.
— Ну, с приездом! Добро пожаловать! Хорошо, что ты приехал. Теперь мы сплотим наши силы на благо села. Ибо, Джеордже, дорогой мой, тяжелые времена мы переживаем теперь.
— Да здравствует его величество король Михай! — завопил Грозуца, поднимая стакан.
Джеордже медленно встал, с угрюмым видом взял свой стакан и так выразительно взглянул на Грозуцу, что тот сразу задумался, не сказал ли он какую-нибудь глупость?
— Да здравствует румынский народ, Грозуца! — тихо сказал Джеордже. — Благодарю вас за то, что пришли, — уже более любезно обратился он к гостям. — Что касается всего остального, так об этом мы поговорим потом… Будьте здоровы…
— Выходит, нас выпроваживают, — кисло улыбнулся Кордиш и многозначительно подмигнул. — Теодореску, конечно, устал… Это понятно… но уж не так…
Гости разошлись с такой поспешностью, словно их подгоняли в спину. На улице все в недоумении переглянулись. Что случилось? Как будто с ними обошлись вежливо, и все же они чувствовали себя обиженными.
— Знаете что, пошли ко мне? — предложил Кордиш. — Цуйка у меня есть, веселья не занимать… Кроме того, мне незачем спешить… с этим…
— Госпожа, я в отчаянии, — наклонился Суслэнеску к Эмилии, которая осталась сидеть на стуле, тоже удивленная словами Джеордже. — Я никогда бы не осмелился… но я был…
— Не беспокойтесь, господин учитель, — перебил его Дан, но голос его прозвучал так неестественно, что Суслэнеску рассмеялся. Щеки у него горели, и он не осмеливался встать с кушетки, чувствуя, что так он никому не мешает.
«Обычная жизнь, в которой я хочу найти себе место», — подумал он и, подняв глаза, натолкнулся на фотографию Андрея Сабина в раме из ракушек. Не отрывая глаз от этой плохой фотографии гимназиста с неопределенными чертами, причесанного на пробор, Суслэнеску спросил Дана: