— Папочка, — радостно прошептал Фэникэ, — я стащил у Лэдоя с чердака несколько листьев самосада и положил их в печку, чтобы подсохли, может они тебе пригодятся?
Хотя лужа была уже вытерта, Флорица не поднялась с пола. Митру увидел, что плечи ее вздрагивают от плача.
— Не плачь, — мягко сказал он.
Не глядя на жену, он на цыпочках подошел к печке. Отворив дверцу, достал широкие большие листья еще зеленого табака, растер один из них между пальцами, понюхал и громко чихнул.
— Фэникэ, ляжешь ты наконец? — возмутилась Флорица. — Уже за полночь… Смотри, придет домовой.
Митру вышел на крыльцо. Двор сиял чистотой. Мелкий песок был аккуратно разметен, словно причесан.
«Опять подмела, — с яростью подумал Митру. — Сколько раз говорил этой дуре…»
Он знал, что жена трудится не покладая рук: доит коров, убирает конюшню, поит лошадей, и при одной мысли об этом ему хотелось завыть от злости. Сам он нарочно вставал позднее, чтобы не видеть Лэдоя. Неутолимая ненависть, терзавшая его, как долгая и мучительная болезнь, пока затихла, но Митру чувствовал, что достаточно одного движения или слова — и в порыве ярости он раскроит Лэдою череп. При мысли, что он живет в доме смертельного врага и ему некуда уйти, что тот его кормит, Митру хотелось сокрушить все вокруг.
Со двора он почти не выходил. Ему казалось, что люди смотрят на него с презрением, а этого нельзя было стерпеть. Не раньше как вчера ночью он встретился со старостой Софроном. Митру возвращался от колодца с кадкой. Этим не стал бы заниматься ни один уважающий себя мужчина на селе, даже если бы жена была при смерти. Только женщине к лицу ходить к колодцу и сплетничать там, ожидая, когда подойдет ее очередь. Но вчера Флорица свалилась как сноп на постель и громко захрапела. При виде ее сердце Митру наполнилось горечью, и он решил сходить за водой сам. Было уже поздно, и на пути к колодцу ему никто не встретился. Когда он шел обратно, то столкнулся с Софроном на узкой и вечно грязной тропинке, ведущей от колодца к дороге.
— Это ты, Митру? — узнал его Софрон, довольно поглаживая поседевшие усы. — Не видел еще тебя с тех пор, как ты вернулся. Услышал, видать, бог молитвы Флорицы. Хорошо, что у тебя мозги встали на место. Мы, румыны, должны держаться друг друга.
— Уйди! — прохрипел Митру, чувствуя, что задыхается. — Сгинь, немощь треклятая, пока жив…
И когда староста удалился, испуганно бормоча себе что-то под нос, Митру грохнул кадку о землю.
В этот вечер Митру долго не уходил со двора. К полуночи лучи круглой, белой, как сало, луны заскользили по двору. На мгновение у Митру мелькнула мысль — не лучше ли снять ремень и повеситься там, на дереве. Чтобы как-нибудь развеять тоску, он стал подшибать ногой камни. Подбитые гвоздями ботинки высекали маленькие голубые искорки. Но он тут же спохватился и перестал… Флорица каждый день просила его: «Митру, сделай милость, сбрось эти ботинки, тепло ведь, можешь походить и босиком… Они тебе зимой ох как сгодятся…»
Митру прислонился спиной к узловатому стволу старой груши и курил до тех пор, пока его не одолел сухой мучительный кашель.
Вокруг все казалось белым и красивым: гордо высился каменный дом, персиковые деревья, посаженные вдоль изгороди, стояли словно застывшие часовые, из конюшни, выглядевшей богаче, чем его сгоревшая халупа, доносились приглушенные звуки — беспокойно всхрапывал жеребец Мирчя, чуя, что пришла весна. Ветра не было, но молодая листва шелестела.
Митру захотелось плакать. «Поджечь бы все это. Подпалить бы, проклятого… Не осталось бы у негодяя ни кола ни двора…»
К утру холод до того одолел Митру, что у него зуб на зуб не попадал. Если Лэдой не одолжит волов и плуг, земля останется необработанной. Просить больше не у кого. Половина села осталась без тягла, а те, у кого сохранились волы, должны сначала собрать кукурузу, потом вспахать свою землю, и уж только после этого могла наступить его очередь. Их собственный плут Флорица продала прошлой зимой каким-то венграм из Симанда, будь они тоже неладны. Правильно решила жена не брать в долг у Лэдоя. За это пришлось бы года два батрачить на него. Однако потом ей ничего не оставалось делать, как пойти к тому же Лэдою за пшеницей и кукурузой. Не лучше ли мне стать бандитом в лесу Шупреуша. Пока еще схватят… Все равно этим кончится…
Митру похудел. Ел он с отвращением, словно каждый кусок приходилось подбирать ртом из-под ног Лэдоя. Глаза у него ввалились и блестели, как у голодного цыгана. Но цыгане не стыдятся попрошайничать и едят даже падаль, коль им деваться некуда.