Так Митру бесцельно промучился всю ночь. Когда небо посветлело и холод стал пронизывающим, он проскользнул в дом и улегся рядом с Флорицей. Жена спала широко раскрыв рот и вся горела. Но к нему сон не приходил. Он думал о русских. Правильно сделали они, расправившись с барами и поделив их добро. Вот если бы баре исчезли с лица земли и все люди стали бы одинаково голодными и оборванными… Тогда не пришлось бы стыдиться…
Флорица проснулась. Щелкнув зубами, закрыла оцепеневший рот. Хотела было встать, но Митру схватил ее за руку, и она вскрикнула от испуга — думала, что муж спит.
— Не ходи никуда, слышишь?! — прошептал Митру.
— Да… как же…
— Не ходи, не то кости переломаю.
Флорица в отчаянии уронила голову на соломенную подушку.
— И не смей плакать, — продолжал Митру, глядя в потолок.
— Как же быть… едим ведь их хлеб… должны платить…
— Молчи, говорю. Мы переедем.
— Куда?
— Домой…
Скоро проснулся и Фэникэ. Флорица дала ему кусок хлеба, картофелину и проросшую луковицу. Она то и дело вздрагивала и несколько раз спрашивала Митру, не собирается ли он сходить в село или на поле, посмотреть на надел. Глупая, думала, что он не догадывается, но Митру понимал, в чем дело, и не хотел оставлять ее одну. Нет, он будет все время при ней, и пусть Лэдой скажет хоть слово, он рассчитается с ним по заслугам.
Часов в семь кто-то затопал на крыльце.
— Встали? Голышом не застану? — весело прозвучал за дверью голос Лэдоя.
— Да, пожалуйте, дядюшка, — крикнула испуганная Флорица.
Лэдой вошел и быстрым шагом направился прямо к Митру.
— Митру, дорогой, — дружелюбно затараторил он. — Я пришел попросить тебя об одном деле…
— Говори, — пробормотал Митру, охрипнув от удивления.
— Будь добр, съезди со мной до Гриндурь… Надо унавозить там землю. Удружи, в долгу не останусь…
Пораженный Митру смотрел на него, соображая, правильно ли он понял.
— Он поедет, дядюшка Лэдой. Конечно, поедет… Как не поехать… — заспешила Флорица.
Митру невольно встал со скамейки. Его заинтересовало, что будет дальше. Лэдой вышел, и его голос послышался уже со двора:
— Будь добр, запряги лошадей, а я пойду скажу жене, чтобы положила харчей. Я просил Кулу помочь мне, да он сегодня занят на станции.
С трудом отрывая ноги от земли, Митру, спотыкаясь, вошел в чистую, как аптека, конюшню. Вывел оттуда двух выхоленных, с расчесанными гривами нетерпеливых коней, потом вернулся в дом за упряжью. Когда Митру справился с лошадьми, пришел Лэдой. Он был в военном кителе и старой, огромной, как таз, шляпе.
— Вилы взял?
Хотя Лэдой старался говорить дружелюбно, теперь голос его прозвучал повелительно, по-хозяйски. Митру почувствовал это и подавил презрительную улыбку. Тряхнув головой, он вскочил на козлы, стараясь не смотреть в глаза Лэдоя. Флорица кинулась вперед и открыла ворота, надавив всем телом на обитые железом створки.
От навоза шел острый, сладковатый запах. Лэдой взгромоздился на самый верх и оттуда протянул Митру сигарету.
Тяжелая крепкая телега загромыхала по булыжнику главной улицы. Митру уставился на лоснящиеся крупы лошадей. Защищаясь от мух, правая лошадь задела его хвостом по руке. Ухмыльнувшись, он огрел ее, что было силы, кнутом. Лошадь рванулась вперед и чуть не опрокинула телегу в канаву. Когда они проезжали мимо примэрии, оттуда вышел писарь Мелиуцэ.
— На полюшко? С богом! — спросил он, сияя от самодовольства.
— Туда, туда, господин писарь, — ответил Лэдой и громко рассмеялся, как только они отъехали. — Вот образина… Все село над ним потешается. Сморчок!
Лэдой продолжал хихикать, ожидая ответа. Но Митру угрюмо молчал всю дорогу. Он гнал во всю мочь лошадей, сам не зная, куда и зачем спешит. Проснувшаяся земля дышала свежестью, на акации распевала какая-то птица, вокруг сухо шелестела неубранная желто-серая кукуруза. На полном ходу Митру хлестнул кнутом по высокому стеблю, кожаный кончик туго обвился вокруг ствола.
Наконец после бесчисленных поворотов показалась земля Лэдоя — черная, жирная, вовремя и хорошо ухоженная земля. Митру с Лэдоем принялись выгружать навоз и раскладывать его маленькими кучками. Ноги Митру погружались по щиколотку, ощущая теплоту жирной, размельченной, как песок, земли.
Не успел Митру сделать и нескольких шагов, как ненависть вновь обдала его своим горячим дыханием, но уже не против Лэдоя, а против этой земли, высасывающей у него все соки, но принадлежащей другому. Ему хотелось развеять ее по ветру, срыть, чтобы здесь осталось лишь черное болото. В сердцах он глубоко вонзил вилы в землю и резко обернулся к Лэдою. Испуганный его взглядом, тот быстро протянул ему сигарету.