— Как раз теперь, когда я поднимаюсь на ноги, ты надумала опозорить меня? Ну постой, тебе это так не пройдет. Не найдешь больше у меня ни милости, ни прощения.
Пику отвез дочь к врачу в Зеринд, отдал ему за аборт шесть мешков пшеницы, а на обратном пути гнал телегу по всем рытвинам и ухабам. При самых сильных толчках он оборачивался к дочери.
— Все еще не сдохла, потаскуха?
В эту ночь с ним сделался страшный припадок кашля, из носа и горла брызнула кровь. Тряска в телеге не прошла ему даром. Обычно смиренная и немая как тень, жена кинулась к нему, надеясь, что с Пику все кончено и она останется полновластной хозяйкой в доме, битком набитом добром.
— Подыхай, проклятый! — кричала она, всхлипывая. — Даже священника к тебе не позову. Подыхай, как собака!
А лежавшая в постели багрово-красная от высокой температуры Риго вскочила и прокляла отца:
— Ты погубил меня! Выставил на посмешище всего села. Пусть не будет тебе покоя во веки веков.
Пику всю ночь стонал и хрипел, но наутро встал с постели белый как мел, смыл с лица кровь и принялся уплетать за обе щеки сало и колбасу. Полумертвые от страха женщины боялись вздохнуть, но с этой минуты Пику больше их не трогал. Он смотрел на жену и дочь как сквозь стекло и, если ему что-нибудь требовалось, приказывал знаками и лишь только в очень хорошем настроении глядел на них с жалостью и качал головой.
Зажиточные крестьяне, видя, как ловко обернулся Пику в эти трудные времена, стали смотреть на него по-другому, решив, что он не такой уж пропащий человек. Клоамбеш, который прежде при каждом удобном случае высмеивал Пику, искал теперь его дружбы, приглашая выпить за компанию, и обращался за советами, особенно после того как его избил Митру. Но Пику слушал Лэдоя, думая о другом и не особенно доверяя этим признакам почтения. У чего и без того хватало своих забот, и ему было наплевать на жалобы этого старого ворона. Слыша, как люди спорят и ссорятся из-за политики, Пику сделал свои выводы. В соседнем селе Адя жило всего пять румынских семей, остальные — венгры и немцы. Пику пустил по Лунке слух, что земли венгров будут распределены между румынами-фронтовиками, а сами венгры должны будут убраться куда угодно или пойти в батраки к румынам. Пику так часто рассказывал эту басню, что в конце концов сам поверил в нее и стал с нетерпением ждать, когда наконец будет восстановлена справедливость. Прежде ему и в голову не приходило ненавидеть других крестьян только потому, что они не румыны. Теперь же он приходил в бешенство, услышав хоть одно венгерское слово. Однажды он так допек кузнеца Гьюси, что тот схватился за молот. Кузнеца поддержали и другие крестьяне, находившиеся в кузнице. Потом в Лунке прошел слух, что в один из ярмарочных дней Пику врезался телегой в толпу венгерских ребят, а когда один из них, думая, что он не может сдержать лошади, повис на оглобле, Пику сбил его с ног и оставил лежать без чувств среди дороги. У писаря из села Адя Кюллоси он сбил кнутом шляпу, в пастора Агостона плюнул, заявив, что тот вывесил венгерский флаг, когда пришли солдаты Хорти (что было, между прочим, правдой), жену учителя Денеша обругал курвой, а доктору Лоринцу, который сделал Риго аборт, выбил камнями ночью все стекла.
Слава о Пику, как об отъявленном головорезе, вскоре загремела по всем окрестным венгерским селам. Люди сходили с дороги и делали вид, что не замечают его, когда он проезжал в телеге стоя во весь рост, надвинув на глаза черную шляпу. От гордости Пику смотрел на них почти дружелюбно.
Перед домом Пику гудела толпа. Весть о том, что венгры из Шиманда подстерегли Пику у моста через Сартиш, избили до полусмерти, разнесли вдребезги телегу, а лошадей угнали в лес, мгновенно облетела село.
Когда Гэврилэ подошел к дому, его сразу окружили. Крестьяне не могли разобрать в темноте, кто пришел, и пробирались вперед, расталкивая соседей локтями, Гэврилэ весь взмок, прежде чем ему удалось пробиться в дом.
В большой комнате едкий табачный дым смешивался со сладковатым запахом крови. Повитуха Катица Цурику, раскачивая широкими бедрами, хлопотала, отдавая приказания.