Суслэнеску хотелось провалиться сквозь землю от смущения.
Каждый день Эмилия находила множество листков, покрытых мелким неуверенным почерком, и вскоре поняла, что Джеордже тайком учится писать левой рукой. Чтобы доставить ему удовольствие, она притворилась, что ничего не замечает, чтобы в один прекрасный день с восхищением заявить: «Это просто поразительно, как быстро и красиво ты пишешь».
Скрипку, на которой прежде Джеордже любил наигрывать наивные мелодии, Эмилия тщательно спрятала, но Джеордже нашел ее, и однажды, вернувшись из лавки, Эмилия услышала, как он пощипывает струны. Потом раздался сухой удар, в воздухе замер последний жалобный аккорд. Эмилия в страхе распахнула дверь и увидела, что Джеордже стоит перед поломанной скрипкой.
— Я выронил ее, — смущенно пробормотал он. — Жаль, надо было отдать какому-нибудь цыгану.
Было решено, что Джеордже отдохнет месяц, прежде чем приступит к работе в школе. Эмилия надеялась, что это время он займется хозяйством. Приближались весенние полевые работы, надо было договориться с издольщиками об обработке земли. Курятники почти разваливались. Но Джеордже не проявлял никакого желания взяться за дело.
Однажды вечером Эмилия попыталась поговорить с ним, но даже не успела толком все высказать, как суровый голос Джеордже остановил ее.
— Это меня не интересует! — отрезал он.
Эмилия застыла, сомневаясь, правильно ли она расслышала.
— Что тебя не интересует, дорогой?
— Все эти глупости! Дай мне спать!
От незаслуженной обиды слезы подступили у нее к горлу.
Суслэнеску с каждым днем чувствовал себя здесь все хуже и решил вернуться в город. Приезд в село представлялся ему теперь огромной глупостью. Если уж он решил уезжать, то целесообразнее было переехать в Бухарест, попытаться устроиться там в университете, а не похоронить себя в этой дыре среди злых, подозрительных эгоистов.
Каждое утро он входил в учительскую со страхом, ожидая, что на него набросится Кордиш. Человек этот был злобным, ограниченным и упрямым животным, и Суслэнеску с горечью рассуждал, насколько ощутительны классовые различия и как несправедливо, что всю вину сваливали на его класс, на просвещенных, утонченных и чувствительных людей, противопоставляя им таких «людей из народа», как Кордиш.
Эмилия обрисовала ему Кордиша во всей его неприглядной подлости. Старший брат Кордиша — стрелочник Кула — продал два югэра земли, чтобы дать ему возможность стать «просветителем» в родном селе. Односельчане любили Петре за то, что он пьянствовал вместе с ними, пока не сваливался под стол, подтверждая этим, что господа сделаны из того же теста. Кордиш женился на дочери кулака Марку Сими, прожив с ней до этого тайком чуть не три года. В день свадьбы он заставил жену сжечь среди улицы крестьянскую одежду, чтобы знала, что он за человек. Причиной всех несчастий Кордиша было его страстное желание стать директором школы в Лунке, переехать в большой каменный дом, где она помещалась, и остаться там навсегда. Он смертельно ненавидел Джеордже, поносил его, где только мог, бомбардировал инспекторский отдел жалобами и доносами, провоцировал расследования, которые кончались обычно лишь тем, что его же переводили в самые заброшенные деревушки уезда. Через несколько месяцев Кордиш возвращался обратно грязный, оборванный и со слезами на глазах молил Джеордже помочь ему вернуться в Лунку. Он был олицетворением и апологетом невежества, считая при этом, что пятнадцатилетняя практика сделала из него второго Песталоцци. Со дня получения диплома Кордиш ничего не читал, кроме «Альманаха православного христианина». Вспыльчивый и нетерпеливый, он жестоко избивал детей, а когда к нему для объяснений приходил отец ребенка, Петре шел с ним в корчму и угощал палинкой.
— Экий ты, право! Уж не решил ли ты вырастить из него хилого барчука? Тебя, что ли, не бил батька?
— Так-то так… но ребенок говорит, что не пойдет больше в школу.
— А ты не можешь выдернуть из ограды кол, чтобы размять ему кости?
Кроме всего прочего, Кордиш считал себя крупным музыкантом, несмотря на полное отсутствие слуха и неприятный, гнусавый, из-за полипов в носу, голос.
И все же Суслэнеску решил поближе сойтись с ним, якобы из «любопытства и желания понять его», а на самом деле из-за физического страха, который внушал ему Кордиш.
Однажды утром он пришел в учительскую и попросил Кордиша разрешить ему присутствовать на одном из его уроков, поделиться с ним опытом. Кордиш удивленно посмотрел на него и что-то буркнул в ответ. Когда они вышли из учительской, он вдруг остановился, злобно посмотрел на Суслэнеску и резко спросил: