— Не верится, — усомнился Митру.
— А ты верь…
— Глупости, ты ведь не злыдень какой или пьяница, просто такой же, как я, горемыка.
— Не одни мы шарили по домам, — пытался успокоить себя Битуша. Он чувствовал, что, сколько бы он ни пил, впереди его ждет страх.
— Может быть, — вздохнул Глигор, одним глотком допил остаток цуйки и вытащил из кармана новую бутылку. Он попытался запеть, тихонечко, себе под нос: «Ой, печален я, ой, несчастен я…»
— Так больше нельзя, — бормотал Митру. — Почему я? Почему Флорица должны ходить в лохмотьях?
— А почему ты, Митру, не прихватишь с собой для нее побольше барахла?
— Не хочу баловать, потом труднее будет.
Насытившись, все молча встали. Глигор перекрестился. Битуша нагрузил друзей с ног до головы. Обратно они двинулись не прежним путем, а через другую комнату, где в заваленной подушками постели спала с приоткрытыми глазами желтая сморщенная старуха. Она тихо похрапывала, словно кошка мурлыкала и ничего не слышала.
Только теперь все трое почувствовали страх и почти бегом покинули дом. На улице было пустынно. Откуда-то издалека доносился все тот же глухой гул, словно бурлила вздувшаяся от дождей река.
Минут через пятнадцать после их ухода на улицу выскочила пухлая девушка в коротком зеленом платье, открывавшем толстые красные икры. Она плакала и рвала на себе волосы.
— Помогите! Помогите, люди добрые! — пронзительно заверещала она. — Воры ограбили госпожу! На помощь!
Ей никто не ответил. Может быть, поблизости никого не оказалось, или люди боялись выйти на улицу. Однако крики служанки были все же услышаны, так как, пока она бегала за жандармами, соседи забрались в дом и очистили его, так и не нарушив сон богатой старухи.
Пять грузовиков с рабочими остановились среди площади, откуда продолжали разбегаться отдельные небольшие группы людей. Рабочие не спеша слезли с машин, построились в колонну и двинулись вперед. Ветер колыхал над ними полотнища флагов. Вначале рабочие шли молча, потом на флангах, где находилась фабричная молодежь, запели «Интернационал». Навстречу им вышли Арделяну, Мохай и Джеордже в сопровождении еще нескольких человек. Вскоре к прибывшим присоединилась также колонна рабочих, которые вышли на демонстрацию еще утром.
Убитые были подобраны и сложены в скверике, окружавшем статую Екатерины Теодорою. Семья толстого венгра громко оплакивала погибшего, но рыдания лишь по временам прорывались сквозь общий шум.
Рабочими руководил первый секретарь уездного комитета партии Георге Журка. Он тотчас же узнал Теодореску и сообщил, что его учетная карточка уже выслана. Говорил он медленно, стараясь казаться спокойным, но то и дело невольно поглядывал туда, где растекалось по земле большое бурое пятно крови. Джеордже рассказал о проволочке, допущенной с экспроприацией поместья барона Паппа. В серых глазах Журки сверкнул огонек, он обернулся к Мохаю, стоявшему на шаг позади, вытянув руки по швам.
— Мне очень жаль, товарищ Мохай, но вам не придется больше быть здесь секретарем… Нет, нет, — улыбнулся он, — не докладывайте мне с покорностью… Вы потеряли попусту время и не сумели понять, что нужно людям. Экспроприация поместья Паппа имеет для нас большое политическое значение.
— Я думаю, мне надо сегодня же поехать в Лунку и организовать там комиссию, — сказал Арделяну.
— Идет.
— Позвольте доложить, что это неправильно, — робко возразил Мохай. — С какой стати крестьяне Лунки должны получить эту землю?
— Потому что поместье расположено в пределах их волости и его полагалось разделить еще после прошлой войны, — объяснил Джеордже.
— Хорошо, теперь нам совершенно необходимо собрать здесь на площади крестьян и поговорить с ними, — сказал Журка. — Это сделаете вы, товарищ Теодореску, — добавил он, заметив, что Джеордже собирается предложить свои услуги. — Будут затруднения, но… — улыбнулся он, — это не беда. Потом мы займем волостное управление и при крестьянах выгоним оттуда бандита… А где товарищ Бузилэ?
— Позавчера его сильно избили эти разбойники. Теперь ему лучше.
— Это ничего, мы назначим его заочно.
Журка подозвал нескольких рабочих и приказал им, разделившись на небольшие группы, обойти город и оповестить народ, что на площади состоится митинг, где будут говорить о земле.
Джеордже неожиданно захотелось поговорить с Журкой, поговорить о чем угодно, но он постеснялся. «Ничего, познакомимся позднее», — подумал он. Но лучше было бы не откладывать и откровенно, без всяких недомолвок, поделиться своими мыслями. Какая-то внутренняя дрожь сотрясала его, неведомая до сих пор волнующая радость переполняла до краев.