— Да уж лет пятнадцать, господин староста.
— И не надоели тебе здешние люди?
— Что вы, господин староста. Пришлись мне по душе.
— Зато ты им надоел. Ты им больше не нужен, понимаешь? Жалованье за этот месяц получил?
— Нет, вашество… да я…
— Постой. — Митру направился к денежному ящику, долго подбирал нужный ключ и наконец вытащил кипу денег.
— Сколько тебе следует?
— Две тысячи восемьсот.
— Получай. А теперь слушай: господство ваше кончено на веки веков. Теперь власть наша; тех, кто вас терпеть не может… достаточно поиздевались над нами, бедняками. Собирай свои наворованные манатки и скатертью дорога. Глигор!
— Что тебе?
— Возьми винтовку, посади его в телегу и свези за околицу, а там отдай оружие, да не забудь вынуть патроны, чтобы он не выстрелил тебе в спину. Скажи ему на прощание, что ежели еще раз увижу его в наших краях, то припомню все грехи. Слышишь, Глигор? А после этого поезжай ко мне домой и скажи, что я, мол, в примэрии, старостой стал.
Дрожащими руками Гочиман протянул карабин. Ему казалось, что все это дурной сон и Митру даже не человек. Потом он подумал, что Глигор может пристрелить его у околицы, и похолодел от ужаса.
Арделяну решил не оставаться на ночь у Теодореску. Он плотно, с аппетитом поужинал и сказал, что пойдет на квартиру, где прежде жил и оставил кое-какие книги и вещи. Джеордже проводил его до ворот. Там они присели на источенный дождями камень и закурили.
Этот весенний вечер в Лунке был необычно шумным, людям не спалось. Дверь корчмы ежеминутно открывалась, выбрасывая до самой дороги оранжевую полосу света; изнутри слышались шумные возгласы.
— Почему вы не захотели остаться у нас? — лениво обратился Джеордже к Арделяну, думая о чем-то другом.
— Так лучше. Нам пока следует рассредоточиться.
— Нечто вроде форпостов.
— Да, пожалуй, — Арделяну шумно затянулся. — Знаете, нам необходимо создать здесь партийную организацию. Кроме Кулы и вас, здесь есть коммунисты?
— Нет. Но теперь, после сообщения о разделе земли, многие запишутся.
— Что случилось с Митру Моц? Что он натворил сегодня в Тырнэуць?
Джеордже замялся, не зная, следует ли рассказывать. Он жалел, что ударил Митру, но и этого нельзя было скрывать.
— Воровал… Я встретил его с кучей барахла и ударил по щеке.
— Зачем?
— У нас должны быть очень чистые руки.
— От драки они чище не станут, — усмехнулся Арделяну.
— Это так, но…
— Он очень беден, не так ли?
— Страшно… — Джеордже запнулся, подумав: по сравнению с кем и с чем? — У него нет даже дома… За пощечину я извинюсь…
— Не стоит, он и так забудет, — сказал, вставая, Арделяну.
— Нет, не забудет, — сказал Джеордже, и тут же подумал: «Люди злопамятны, те, кто надеется на их короткую память, ошибаются».
— Завтра утром приду, — продолжал Арделяну, протягивая руку. — Оповестим народ о реформе. Что за человек здешний староста?
— Жулик, кулак.
— Выгоним. На его место нужен уважаемый всеми человек.
— Может, Гэврилэ Урсу?
— А захочет ли?
— Не знаю. Не думаю, но если разберется, поймет, что мы хотим, будет с нами.
— Ну ладно. Спокойной ночи.
Как только они расстались, Арделяну пожалел, что не остался ночевать у директора. Уже поздно, старуха хозяйка, должно быть, спит, а он смертельно устал. Эта усталость, разлитая по всему телу, уже почти год не покидала Арделяну: делала вялыми все движения его грузного тела, и даже речь, словно он думал о чем-то другом. Немало пришлось ему пережить с прошлой осени, когда он покинул село. Несколько дней он провел в плену у немцев, в запломбированных теплушках, куда его бросили вместе с толпой самых разношерстных людей. Потом состав поставили на запасные пути, забыли о нем. Полумертвые от голода, задыхающиеся пленные почти весь день кричали, не зная, где они — в поле или на какой-нибудь станции. Потом на поезд опустилась свинцовая тишина, сквозь стенки вагонов стали проникать голоса поля — треск кузнечиков, шелест трав и пение телеграфных проводов. На третий день мимо состава прошли советские танки. В оглушительном грохоте гусениц танкисты не расслышали сначала вопли запертых в вагонах узников. Но в полдень их освободили. Оказалось, что поезд стоит в открытом поле у шоссе, и люди тотчас же разбрелись по залитой ослепительным солнцем дороге, над которой колыхались столбы пыли. Через два дня Арделяну добрался до Арада. Он был так голоден и слаб, что его преследовали галлюцинации. Город еще не был занят русскими, но немцы и венгры уже в беспорядке отступили, бросая по дороге автомашины, оружие, боеприпасы, снаряжение.