Дождь лил с переменным успехом до вечера. Лишь к закату рваные остатки небесных полчищ жалким косяком скрылись за ломаной линией городского горизонта. Последней вымученной улыбкой красное солнце брызнуло глянцевой сырости и бессильно сползло в свою нору. Я всячески пытался извести в себе непонятно откуда вылупившееся требовательное ожидание. «Ничего не происходит. Что происходит? Ведь ничего не происходит». Даже дольше обычного задержался у телевизора, выслушивая натужные завывания бесстыжего вида девиц и парней. Однако, как не пытался развлечься ритмизованными голосами сельвы, чем упрямее стремился ввести себя в обман, предмет, беспредельно овладевший мной, проявлялся все отчетливее. А вдруг сегодня она не очнется, не заговорит, и вновь, завернувшись в дряблую плоть летаргии, поплыву по невидимым излучинам опийных вод Леты. Но не успел я устроиться поудобнее в своем целительном убежище, стена всхлипнула и повела нечленораздельный монолог двухголосого существа, понуждавший закипать бедный мозг в своем тесном склепе…
День, как заведено, менял день. Как прежде, я не праздновал его смену. Но теперь сверкающая пряная безыскусная жизнь каждую ночь, просачиваясь сквозь узкие поры стены, наполняла меня своей силой. Пусть бы тысячу раз удачливые снобы обвинили меня в воровстве. Возможно ли красть жизнь? — вот мой ответ. Кому одному на этой планете принадлежат ее счастливые дары? Этот свет? Сон? Вода? И так ли много я просил у нее теперь? Впрочем, я сам весьма ревностно относился к открывшейся тайне. Именно стремление к личному обладанию и обернулось как-то самым что ни на есть подлым страхом, когда неожиданно раскроил тишину хриплый голос жены:
— Пойди водички холодненькой попей. Старый дурак!
Знакомая черная глыба ее силуэта грозно вырисовывалась на фоне светлых пестрин ковра. Я встал. Я пошел на кухню. Попил воды. Но и ей принес полную кружку.
А у соседа жена была то ли артисткой, то ли журналисткой, и, видимо, вследствие характера работы нередко исчезала на целые месяцы. Тогда стена замолкала, и только храп моей благоверной аккомпанировал трауру ночи. Я стал выходить во двор. Часами просиживал на лавочке перед подъездом в ожидании появления хозяев моих ночей, да что там мельчить — жизни. Эти люди были похожи… Нет, они были даже не люди, а просто… черт его знает… какие-то, ну, леопарды, что ли. Они не ходили. Они несли себя в эластично-кошачьей и вместе с тем дерзкой походке. Встречные поворачивали им вслед застывшие восхищенно-надменные физиономии.
Ах, разве могли существовать какие-либо законы для этой стены? Мог ли кто измерить ее свободу? Помню, совершенно ошалев, она разразилась таким праздничным визгом, что скрип жениной кровати в конце концов обратился в слова:
— Во сволочуги! Да постучи ты им! Утро жешь скоро! Совсем обнаглели!..
Я повиновался. Визг замер в самом зените, и стена ответила стуком, премежающимся сдавленным смехом. Жена захлебнулась:
— Ладно жеш-ш! Есть еще на что-то и милиция…
Время уволокло год в свои неведомые дали. Новое лето бросалось солнцем, текло дождями. И… я… стал следить за ними. Да. Сначала поблизости, но с каждым днем удлинняя слежку. Ну что мне было делать? Я хотел быть чуточку ближе (сопричастнее?) к этому феномену природы. Только видеть. Следовать ими пройденной дорогой. Я подбирал брошенные фантики от конфет. Я стремился возможно скорее коснуться поручня в автобусе, которого только что касались их пальцы. Они не замечали меня. Да и не могли заметить такую невзрачную мелочь.
Пятое июля. Суббота. С десяти до трех часов я караулил их в соседнем дворе. Наконец выпорхнули из подъезда, как всегда, в ярких свободных одеждах, и я, точно влекомый голосом волшебной флейты, не владея собственным рассудком, поплелся следом. На этот раз все началось с кинотеатра, куда попасть мне не удалось — ждал окончания сеанса у выхода. Затем было кафе. И… парк. Зачем я продолжал их преследовать! Ведь я же мог предположить, я же чувствовал, да что там — знал!.. Вот я — седовласый старик — крадусь темными гостеприимными аллеями за лучезарно-молодой парой. Но адвокат во мне находил и эти действия вполне правомочными, во всяком случае отсутствие злого умысла, по его мнению, способно было их оправдать. Парк. Там, наверное, вольная Луна простейшими средствами света и тени ваяла мистические шедевры; там, вероятно, незримые сети ароматов были раскинуты причудливыми ночными цветами, и звуки спорили с ними в нежности. Только ничего этого я не помню. Ускользающая цель и безумное сердце, бьющееся у самого горла. И я видел все! Да! Господи, прости меня, если можешь…