—Я выполню это, сир.
Тут вошла Вельда, она несла поднос с кофе. Где в это время находился попугай, никто не знал.
Почти все принялись за черный ароматный напиток. Виконт, как всегда, потягивая кофе, курил сигару, Леонард, имевший большую привязанность к дорогим напиткам, пил кофе с коньяком бог знает, какой выдержки, Гебриелу, отличавшемуся страстью к сладостям, вместо кофе Вельда принесла бокал густейшего горячего шоколада. Козлов, не особо любивший всякие причуды, как и Вельда, пил простой черный кофе без молока, смакуя вкус его.
Никто не заметил, как возле канделябра на телевизоре появился малость помятый без части оперения покрытый кое-где пятнами крови Цезарь. Он с гордым видом наблюдал за компанией и заново переживал недавние события. Несколько минут назад он подрался с весьма наглым котом. И, потеряв часть перьев, всё же вышел победителем из схватки; кот, поджавши хвост, ретировался в ближайший подвал. За ним попугай, отличавшийся не малой отвагой, не последовал; из подвала несло удушающим кошачьим духом. Ясно было, что там находится логово этих хищников. И Цезарь посчитал целесообразным уйти победителем, нежели вступить в схватку и в неравной борьбе проиграть сражение.
Наконец птица не выдержала и заорала таким дурным голосом, каковым можно было поднять покойника:
—Какого черта! Я что, пустое место?!
От этого Виконт поперхнулся кофе и сигарным дымом, а Ипполит почти полчашки вылил на себя.
—Т-твою мать!— воскликнул Козлов,— коты тебе все мозги выцарапали?
Вельда подняла на попугая глаза и непечатно выругалась. Де ла Вурд криво усмехнулся и запустил в нахальную птицу сигарой. Попугай не успел увернуться, свалился за телевизор. Оттуда раздалось его восклицание:
—Виконт, ты явно хочешь спалить меня! Вы все с ума посходили.
Потом он появился из-за телевизора, сел на ветвь канделябра. Вид его был комичен: взъерошенный, весь в пыли, он держал в одной лапе виконтов окурок, а из ноздрей его валил, как из паровоза, дым. Цезарь, распушив перья, отряхнулся, раскрыл клюв, вставил в него окурок, затянулся. Это он проделал, как заправский курильщик, так что все рассмеялись.
Всем стало как-то теплее, когда попугай внес элемент юмора, что всегда ему удавалось. Вечер, малость подпорченный печальными событиями, был скрашен выходкой Цезаря.
—Цезарь,— заговорил Виконт,— какой же ты забияка. Всё как-то не находишь общего языка с местной живностью.
—Что ж, забияка,— согласился попугай.— Но местная живность, как ты выразился, мне пока что дружбы не предлагала. Да и нагловата она до ужаса.
—Оторвут тебе хвост когда-нибудь,— вставил Ипполит.
—И поделом,— добавила Вельда.
—Коты обид не прощают,— сказал де ла Вурд.— И брось курить, когда с тобой разговаривают!
—Ладно уж.— Попугай нахмурился, сигара пропала бесследно.— Надеюсь, мой любимый с коньячной начинкой шоколад остался, или опять вы всё съели?
—Да, есть еще.— Гебриел указал на хрустальную вазу.— Специально для тебя оставили.
—Благодарю вас, господин барон,— сказал с ироничной печалью попугай,— лишь только вы печетесь о несчастном Цезаре.
—О! о! о!— поддразнил его де ла Вурд.— О Цезаре бедном замолвите слово!
Много чая было выпито. Виталий чувствовал такой покой, какой никогда еще не навещал его душу. Девушки куда-то ушли, оставив его наедине со своими мыслями. Полная тишина, воцарившаяся в коридорах общежития (что, кстати, было большой редкостью здесь), позволяла думать, не отвлекаясь на шум. Только лишь была слышна доносившаяся с третьего этажа музыка. Играла флейта. Странно было слышать эти звуки здесь, где полным полно рока и всякой так называемой «попсы». «Кажется, что покой воистину существует,— размышлял наш герой,— подумать только,— меня любит самая красивая девушка! И такое, оказывается, возможно. Я, обделенный столь долгое время женским вниманием отшельник, завоевал любовь этого прелестного существа… Какая музыка! Если мне не изменяет память, звучит композиция в исполнении Земфира «Одинокий Пастух». Чарующие звуки. Они как никогда подходят к моему теперешнему состоянию. Грусть и покой. Кажется, мечта о покое сбывается.
Из угла в пустоте послышалось чье-то чихание. А вслед за этим возле стола материализовался Ипполит. Он держал в руках огромный усыпанный маленькими дырочками платок.
—Вот напасть!— в сердцах сказал появившийся,— всего-то полчаса ходьбы и я простыл. А, мосье Серебряков, вы-то вон, как держитесь.
—Ты как узнал?— Виталий удивился.
—Как так узнал? Вы не кашляете, не чихаете,— так и узнал,— удивился Козлов.
—Нет, что я еще здесь.
—Вы забываетесь, сударь. Разве вам не известно, кто я?
—Да, да, это мне известно. Ну-с, рассказывай.
Ипполит запихал платок в боковой карман пальто, почесал свою бороду, придав той ужасающий вид, потом ответил:
—Особо рассказывать нечего, Я зарезал Свинцова, и делу конец. Правда,— и это меня смущает,— он в зарезанном виде убил одну ненормальную, после упал замертво.
—Так что же тебя смущает? Свинцов мертв, и дело с концом?— спросил Серебряков, улыбнувшись. Козлов шумно вздохнул.
—Так-то оно так, только ведь господин Свинцов не человек, но ангел. А у них, как известно, весьма живучая натура. Я не успел докончить дело. Требовалось разрушить его сердце и отделить голову, а мне помешали.
—И гроза— ваше дело?— вновь спросил Виталий.