—Миленький, теперь, я обещаю, ты не будешь скитаться по каким-то подозрительным заведениям.— И тут она прыснула со смеху.
Виталий улыбнулся. Он не мог понять, что же так развеселило ее. Наконец, он спросил:
—Ты над чем смеешься?
Она, продолжая смеяться, ответила:
—Похоже, что я начинаю перенимать у тебя манеру говорить.
—Ну что ты. Не столь уж своеобразен мой язык, чтобы его считать чем-то выделяющимся.
Виталий разлил по стаканам сок и, подняв свой, произнес:
—За тебя, самую чудесную девушку в мире.
Наташа тоже подняла свой стакан и добавила:
—За нас.
Виталий, не привыкший долго церемониться с напитками, выпил свой сок сразу, Наташа же пила, растягивая удовольствие.
—Ты,— сказала она, заметив, как он пьет,— любишь всё сразу и много.
—Ну, в какой-то мере ты права.
Парень собрал посуду со стола, отнес на кухню и сразу же вымыл ее. Наташа допила свой сок, присоединилась к нему и стала вытирать тарелки.
А потом Виталий включил музыку. Они долго танцевали, прижимаясь друг к другу. Хулио Иглесиас пел о чем-то очень грустном. Глаза девушки наполнились слезами. Виталий, заметив это, тихо спросил:
—Что с тобой? Что случилось? Она прижала палец к его губам:
—Не спрашивай ни о чем; я не смогу объяснить.
Нежно он погладил ее по щеке, приподнял подбородок и поцеловал. От избытка чувств из глаз ее покатились слезы. Он не знал в чем дело. Но она и сама-то толком не понимала. Она потянула его на диван. Он не сопротивлялся. Они легли рядом; он— с краю, она— к стене. Некоторое время еще слышались ее всхлипы, а потом Наташа, прильнув к его горячей груди, обняв за шею, затихла. Спустя несколько минут, она спала. Виталий, на которого вдруг навалилась усталость, заснул немногим позже. Так и спали двое влюбленных, утомленные и счастливые.
Девушка спала беспокойно, то и дело содрогалась от чего-то во сне, и тогда пробуждался Виталий. Она еще больше прижималась к нему, держась за его плечи, как за спасательный круг. А он чувствовал, как бьется ее сердце, и бесконечная нежность заставляла его сердце, истомленное любовью и перенесенными страданиями, биться еще сильнее. Он вдыхал аромат ее тела и засыпал вновь, снова просыпался через мгновение, успокаивал любимую, опять погружался в сон.
В комнате царил полумрак; небо заволокло тучами еще с утра, да, к тому же, окна Виталий всегда любил держать закрытыми шторой (благо хозяйка не была против). Кстати, его хозяйка ушла утром рано к своей сестре, и, таким образом, квартира была свободна до позднего вечера, что и позволило влюбленным провести время так безмятежно.
Наконец, после множества неудачных попыток спокойно поспать хотя бы час Виталий понял, что долго так продолжаться не может. У него затекла шея, и все суставы отзывались на малейшее движение болью. Но и девушку так не хотелось будить. Виталий как можно осторожнее выскользнул из объятий Наташи. Она не проснулась, а только как-то сжалась. «Вероятно от холода»,— решил Виталий. Он взял покрывало и укрыл спящую. Наклонившись, поцеловал ее в щеку и лишь потом потянулся, испытывая наслаждение.
Девушка лежала тихо, дыхания ее почти не было слышно, лишь изредка Виталий, сидевший за столом, замечал, как вздрагивают ее длинные совершенно не нуждавшиеся в туши ресницы.
Серебряков включил компьютер и вставил дискету в дисковод. Спустя минуту он с головой ушел в работу. Руки его с легкостью скользили по клавиатуре, едва касаясь, как казалось бы со стороны, клавиш. Курсор на экране оставлял столбцы по центру. Наконец, Виталий щелкнул по последним клавишам, и дисковод тихо загудел, принимая порцию данных и записывая их на дискету. После он извлек диск, выключил компьютер и, положив руки на стол, а подбородок— на руки, задумался.
Где-то за стеной раздался бой часов. На настольных часах Серебрякова было уже две четверти четвертого. За окном начинал гаснуть день. Откуда-то сбоку, скорее всего в той квартире, где били часы, была слышна музыка. Виталий прислушался; пели по-английски, как ему показалось. Он вспомнил эту песню. Хотя вся английская попса (да, впрочем, и другая музыка) изобиловала словами «my love», «girl» и «baby», в этой песне было что-то запоминающееся. Что-то такое, отчего ее хотелось послушать еще, когда она закончилась. «Конечно,— понял, наконец, Виталий,— это оркестр. Да, такое количество инструментов, звучащих столь чисто и красиво, вряд ли можно сейчас встретить в современной музыке. Иглесиас использует оркестр. И здесь, кабы не этот скрипящий, как несмазанная дверь, голос, все прекрасно».
Наташа во сне тяжело вздохнула. Виталий тут же обратил на это внимание. Но девушка не проснулась. Она только подложила ладошку под щеку, продолжая спать.
За стеной началась следующая композиция. На этот раз— не песня, а просто красивая музыка из того разряда, который по словам его матери звался тягомотиной. Звучало большое количество скрипок и труб. Из синтезатора слышался вой ветра и шум прибоя. Виталий немного удивился; соседи никогда не включали музыку так громко. Этих соседей он не знал и не видел, так как они жили в другом подъезде. Но по звукам, изредка доносившимся из-за стены, мог судить, что в квартире есть ребенок и собака. Музыка не только была красивой— она завораживала. Виталий решил во что бы то ни стало узнать, какая композиция звучит. Слишком уж волнительны были звуки. Соседи, наверняка, поймут его, когда он к ним заявится с подобной просьбой. Хотя, кто знает, может и нет. Когда звуки стихли, наступила звенящая тишина. Даже улица, забитая целыми днями всяким транспортом, сейчас молчала. Словно город умер или уснул сразу весь. Легкая улыбка коснулась губ Виталия. «Что только не приходит на ум»,— усмехнулся он.