Виталий сел в кресло возле дивана и смотрел, как спит Наташа. Она теперь дышала ровно и, видимо, все кошмары, мучавшие ее, отступили.
Девушка проснулась, открыла глаза. Виталий сел рядом. Он видел— с нею творится что-то неладное. Она опять готова была заплакать. «Может, она скрывает нечто?»— спросил себя Серебряков.
—Ты не спал?— Она скинула с себя одеяло.
—Да не хотелось. Иди в ванную, умойся. Белое полотенце— мое.
Девушка вышла.
Когда она вернулась, Виталий сидел, задумавшись, на диване. Он посмотрел в ее большие глаза и спросил:
—Что тебя так тревожит?
Рядом с ним она чувствовала себя спокойной, как никогда. Обняв его, ответила:
—Всё вернулось. И… Мне так больно...— И вновь из ее глаз потекли слезы.
Виталий смутно догадывался, о чем она говорит, но молчал, давая ей возможность самой всё рассказать.
—Он так по-скотски поступил со мной. Я-то думала— он любит. А он всё время намеревался в постель лечь.
Она вытирала слезы, не перестававшие катиться, и причиняли боль парню.
—Мне показалось, что я всё же смог помочь.
—Да, ты помог. Я не знаю, как ты это сделал, но теперь мне не так страшно. Но оно опять здесь.
Виталий сильнее прижал ее к себе. Попытался успокоить, пока она не спросила:
—Это был гипноз? Ты меня усыпил?
—Наверное. Прости, но, похоже,— я виноват в том, что это всё всплыло опять.
Он не знал, как еще ей помочь. Можно было вновь усыпить. В первый раз это не помогло, а во второй— вполне может. Он заглянул ей в глаза, она тут же всё поняла.
—Нет, не надо. Я сама хочу пережить это. Кто знает, когда это может вернуться снова.— Девушка поцеловала его.— Я бесконечно счастлива, что ты рядом.
—Ты скажешь родителям?— попытался он перевести разговор на другую тему.
—Нет. Они не поймут. Да и забыла я, когда последний раз откровенничала с ними. Один раз они видели, как я целовалась с парнем. Мне тогда было еще четырнадцать. До сих пор не забуду их трепки. Ты не подумай, что у меня родичи плохие. Просто они слишком уж старомодные.
Виталий улыбнулся:
—Никогда нас не поймут родители. Стараясь уберечь от «прелестей» жизни, они тем самым иногда перегибают палку, не понимая, что любая, даже самая смехотворная проблема может их ребенка впоследствии поставить в тупик. Вся жизнь строится на ошибках. Один раз обжегся, другой— не полезешь.
Ее глаза, наконец, высохли. Как ни была сильна боль, Наташа все-таки была уверена, что переживет ее с человеком, который на самом деле любит и который не причинит ей даже самую малую боль. Она знала,— он пойдет за нее на костер, даже не задумавшись. «А я,— думала она, когда целовала его,— я-то смогу любить также?»
Что же делает человека таким безумным? Что толкает его на любые жертвы ради любви? Что разжигает этот огонь в сердце, обрекая на счастье или страдания? Откуда берется всё это, и где та черта, переступив которую, забываешь о себе и, сломя голову, бросаешься вперед? Вряд ли это мы сможем объяснить себе и понять. Двое, посмотрев в глаза друг друга, сразу понимают, что это их судьба. Что это? Болезнь? Или награда, дарованная богами? Человечество еще не скоро раскроет эту тайну. Да и нуждается ли оно в этом? Вряд ли. Весь мир зиждется на любви. Только лишь она есть движущая сила. Человек живет для нее и ради нее.
* * *
Попугай, смирившийся с участью, мирно дремал на ветви канделябра. Виконт перечитывал самые интересные статейки в газетах, Гебриел и Козлов находились в спальной. Судя по звукам, исходившим оттуда, они играли в карты. Вельда сидела на диване и читала журнал. А граф в своем кресле курил сигару, потягивал вино. На его коленях дремал Маркиз, свернувшись клубком.
За окном уже было темно. Улица, в вечерние часы обыкновенно более оживленная, теперь почти всегда молчала. Это объяснялось тем, что муниципальная служба вырыла посередине дороги канаву.
В комнате горело множество свечей. Но, несмотря на них, мрак как-то удерживался здесь, не мешая, правда, читать Виконту и Вельде.
Наконец де ла Вурд отложил газету и откинулся на спинку стула. Сделал легкий жест рукой, отчего в ней появилась сигара. Виконт воткнул ее в рот. Кончик сигары затлела.
—Знаете, сир,— обратился он к Леонарду,— у меня складывается такое впечатление, что всё идет из рук вон плохо. Город просто напичкан всякой мерзостью.
Леонард выпустил дым в потолок и, не вынимая сигары изо рта, ответил:
—Думаю— нам придется заняться этим городом вплотную. Но чувствую, что мы не долго здесь задержимся.
—Что правда, то правда,— кивнул де ла Вурд,— у меня такое же ощущение. Хочется думать, что все еще может кончиться хорошо.
Леонард ответил печально:
—Только не для нас. Memento mori.
—Как уж о ней забудешь,— усмехнулся Виконт,— когда сам каждый день имеешь с нею дело.
—Надеюсь, что мой сын докончит начатое. Надобно вырезать скальпелем эту поганую рану на теле города. Именно отсюда начнется обновление.
Граф отхлебнул из своего фужера.
—Виталий,— сказал Виконт,— хороший парень. Только чересчур уж чувствительный. Но это делу не помешает. Его бесстрастное лицо и то, как он поступил с Морозовым, говорит само за себя. Ваш сын, сир, сможет с честью держать в руке этот скальпель.