Он снял форму и уселся в кресло с бокалом холодного апельсинового сока. Он любил вот так сидеть, пить сок, думать, думать, думать... «Как только с ума еще не сошел от всех этих мыслей»,— часто приходило ему на ум. Но он знал, что скоро придется уйти, бросить всё и уйти. Придется опять адаптироваться к новой жизни. «Гебриел задерживается,— промелькнуло в голове,— а ведь он должен был еще раньше меня прийти. Осиел вернулся. Опять бесконечная беготня начнется. Нужно как-то загнать его в ловушку. Не он первый, не он последний. Справимся как-нибудь. Благо— нас теперь намного больше. Даже трудно представить, насколько!»
В дверь позвонили. «Ну наконец-то»,— с этой мыслью он пошел открывать. Он только щелкнул замком, как дверь распахнулась, и его отбросило. В прихожую вошел Свинцов.
—Стареешь, друг мой,— сказал он, вынимая нож и закрывая за собой дверь,— теряешь свое знаменитое чутье. Лет двести назад я бы даже не смог найти твой дом. А теперь! Теперь местоположение твоей конуры известно каждой собаке в этом поганом городе.
Гребенцов метнулся в зал. Осиел, уверенный в своих силах, проследовал за ним.
—Ну, ну, не торопись,— сказал Свинцов, видя, что Иван достает пистолет,— ты не знаешь, разве, что случилось со сторожем Семашко? Бедный. Он думал, что я помер. Вот до чего может довести неверие. Как мне нравится атеизм человечества. Покажи фокус,— и они объявят тебя посланником Бога, каковым, собственно, я и являюсь прикинуться.
Гребенцов навел пистолет на Осиела и выстрелил. Вернее— попытался это сделать. Пистолет с грохотом разорвало, и осколок порвал щеку ему. Потекла кровь.
Свинцов стоял и с равнодушным видом наблюдал, как Иван мечется по комнате. Потом видимо ему надоело, и он поймал Гребенцова. Он подобно пантере кинулся и, схватив его за глотку, прижал к стене. Глаза Гребенцова засветились голубым светом. Осиел понял, что тот пытается связаться с Примусом. Он без слов воткнул серебряный клинок в сердце Ивана Анатольевича и провел лезвием вдоль ребра, рассекая сердце на две части.
—Всё кончено, Марк,— сказал Осиел.
Клинок его стал расти в длину, пока не достиг полуметра, превратившись в меч. Осиел бросил тело на пол и, размахнувшись, отсек голову. После поднял ее за волосы. Глядя в безжизненные глаза, произнес:
—Конец твоей карьере, Марк. Ты встал на моем пути и поплатился. Еще остался этот змеёныш, Избранный. С ним будет,— честно скажу,— нелегко справиться. Папа у него очень могущественен. Но время на моей стороне. Ведь пока еще никто не знает, что братец Люцифера пришел навестить своих родственничков.
Осиел бросил голову на ковер, повернулся, сунул меч за пазуху и вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь. На площадке он вдруг остановился и прислушался, затем двинулся дальше.
Тело, еще принадлежавшее Марку Туллию Цицерону, дернулось, неестественно загребая ногами и руками, подползло к стене.
Cпустя час квартиру Ивана Анатольевича Гребенцова заполнили вновь потревоженные этой ночью милиционеры и эксперты. После осмотра вещей нашли старый свиток, на котором было написано что-то на почти забытом языке, и который был подписан странным именем: Markus Tullius Cicero. А на стене красовалась надпись, сделанная кровью:
Глава XXII
ГЕБРИЕЛ
Смерти нет…
Козлов сидел за столом, рассматривая какие-то бумаги. Рядом расположился Виконт, делая то же самое. Леонард как всегда курил на своем месте. По правую руку его находился фужер с вином. Вельда что-то делала на кухне, а Маркиз с Цезарем спали; один— на коленях графа, другой— на канделябре.
—Знаешь ли, Виконт,— говорил Ипполит,— а этот Степашин достоин наивысшей меры.
Де ла Вурд отвечал тихо:
—Достоин, достоин, но беда в том, что он сын полковника.
—Изумительная мразь,— сказал Леонард на это.— Вот какова наша легендарная милиция. Законы существуют для тех, кто на свою беду не умеет защищаться.
Козлов запустил пятерню в свою и так изуродованную бороду и взъерошил ее, от чего борода приняла вид увечной кисти.
—Сдается мне, что придется посетить местного прокурора и в вежливой форме попросить его не закрывать дело полковничьего сынка,— сказал он.
—Да-с, господа,— вздохнул Виконт. Он посмотрел на Леонарда и спросил: —Сир, вы разрешаете?
—Да,— ответил тот,— но только ты и Гебриел. Ипполит сопровождает моего сына. Однако это у него не очень хорошо выходит.
Ипполит как-то грустно вздохнул:
—Сир, вашего сына невозможно сопровождать незаметно.
—Ладно, сопровождай заметно, только будь с ним рядом. Что-то не нравится мне это затишье,— сказал Леонард,