— То есть как это я — не мужчина?! — грозно спросил он. В его речи отчетливо угадывался американский акцент, и Одри вспомнила, что он учился в Йельском университете, она где-то об этом читала. Потом, когда они подружились, он рассказал ей, что в детстве каждое лето проводил на острове Мэн, в Бар-Харборе, где жили родители его матери. Он вообще отдавал предпочтение всему американскому.
— Конечно, Чарльз Паркер-Скотт, ведь ты — член нашей семьи. — Ви лежала на песке и, смеясь, глядела на него. Он тоже расхохотался, сел рядом с ней и крепко обнял, однако то и дело с интересом посматривал на Одри. Он буквально заставил себя сосредоточить внимание на Вайолет.
— Как поживаете, ваша светлость?
— Чудесно, Чарльз. А теперь, когда ты с нами, будет просто потрясающе. Ты надолго?
— На несколько дней, может быть, на неделю. — Он знал, как бурно все развлекаются тут летом, и, приезжая к Готорнам, с удовольствием принимал участие во всеобщем веселье.
«А ведь он необыкновенно красив», — подумала Одри, глядя на Чарльза. И почему она решила, что он старик? Наверное, потому, что он так много успел сделать… к тому же его необычная внешность и страсть к бесконечным странствиям чем-то напоминали ей отца.
Черные блестящие волосы Чарльза, казалось, отливают синевой, глаза большие, карие, смуглое матовое лицо, на редкость светлая открытая улыбка. Высокий, стройный, породистый, он внешне совсем не похож на англичанина, скорее испанец или француз, а может быть, итальянец, решила Одри, да-да, итальянский аристократ. На нем был темно-синий трикотажный купальник, и Одри невольно любовалась его длинными мускулистыми ногами, скульптурными руками, да и в плечах он был, пожалуй, пошире Джеймса. В свое время они вместе учились в Итоне и подружились на всю жизнь, были близки, как братья.
Джеймс схватил Чарльза за плечо и слегка встряхнул.
— Если моя жена хоть на минуту перестанет стрекотать, я представлю тебя нашему другу. Это Одри Рисколл из Калифорнии.
Чарльз подарил ей улыбку, от которой растаяло бы сердце любой женщины, и Одри тоже не осталась равнодушной. Они обменялись рукопожатием. Невозможно было не поддаться его обаянию, но книги Чарльза интересовали даже больше, чем сам автор, и она надеялась улучить время и поговорить с ним о литературе. После обеда все долго сидели на веранде и болтали, потом Чарльз с Джеймсом уехали прокатиться на машине, а Одри и Вайолет снова остались одни.
— Необыкновенно красив, правда? — сказала Вайолет. Она явно гордилась своим другом.
— Да уж, хорош. — И Одри засмеялась. Она с самого появления Чарльза отчаянно боролась со смущением, которое ее просто сковало, но Чарльз вел себя так просто, так непринужденно, что в конце концов она забыла о его поразительной красоте и преодолела робость.
— И что самое удивительное', он даже не подозревает об этом… — Дамы сидели на веранде с бокалами шампанского и ждали Джеймса. На обеих были белые шелковые платья, оттенявшие глубокий загар, посветлевшие на солнце волосы Одри стали просто огненными. — Представляешь, ему и в голову не приходит, какое ошеломляющее впечатление он способен произвести на людей. Каково? Может показаться, что он привык к своему сногсшибательному успеху у женщин и не замечает, как они при виде его бледнеют и падают в обморок. Так нет, ничего подобного, он сказал мне, что и думать о них не думает. Весь поглощен своими книгами.
Одри это понравилось, но гораздо больше ей нравилось, что он так умен. Еще в Америке она прочитала две его книги и буквально не могла от них оторваться. Из писателей, описывающих свои путешествия, Одри особо выделяла Никола Смита.
Чарльз отозвался о нем с большим уважением, и беседа на эту тему была долгой. Одри с восторгом слушала, как Чарльз рассказывает о Яве, Непале, Индии.
— Тебя-то туда ничем не заманишь, — напала Одри на Вайолет, когда та стала жаловаться, что ей скучно.
— Не представляю, почему вас так тянет на Восток, это же сущий кошмар.
Одри с Чарльзом расхохотались, и тут на сцене появился Джеймс — загоревший дочерна, в белом полотняном костюме, он словно перенесся сюда из Индии.
— Что, Од, опять мадам разошлась? — Джеймс налил себе шампанского и взял тарталетку с грибами. — А вы чертовски хороши сегодня, леди Ви, должен вам признаться. — Он с восхищением смотрел на жену. — Ты всегда должна носить белое. — Он поцеловал ее в губы, съел еще одну тарталетку и опять улыбнулся Одри. Как хорошо, что она с ними, а теперь вот приехал Чарльз, теперь уж они погуляют на славу!
Веселье началось с того, что все четверо поехали в Канн поужинать в любимом ресторанчике. Пили без меры вино, хохотали до слез всю дорогу до Хуан-Ле-Пен, там пошли на праздник, о котором Джеймс узнал случайно, танцевали до двух часов ночи, потом поехали на другой праздник на мысе Антиб и вернулись домой в четыре утра. Хмель уже изрядно повыветрился, и они решили не ложиться спать, а встречать восход солнца. Джеймс открыл бутылку шампанского, которую сам и выпил. Леди Ви мгновенно задремала на кушетке, и Джеймс, громко напевая, унес ее на руках наверх в спальню. Когда солнце медленно выплыло из моря и стало подниматься над горизонтом, на веранде сидели только Одри и Чарльз.
— Скажите, почему вы оказались здесь? — спросил он серьезно.
Целых два часа они без умолку разговаривали о том, что их больше всего интересует, радуясь обществу друг друга и перескакивая с предмета на предмет: путешествия в самые далекие уголки мира, лето на мысе Антиб, их друзья Ви и Джеймс. Но сейчас Чарльз неотрывно глядел на Одри, пытаясь понять, что она за человек, а Одри задавала себе те же вопросы о нем.
Какой каприз судьбы привел их обоих сюда в одно и то же время?
Одри решила сказать ему правду — в той мере, в какой это возможно.
— Мне непременно нужно было убежать.
— От чего? — Как мягко и приятно звучал его голос, каким чудесным золотым светом заливало их поднимающееся солнце. Чарльз спросил: «От чего?» Он решил, что Одри хотела скрыться от мужчины: по представлениям того времени женщина в ее возрасте непременно должна была быть замужем. — Или правильнее было бы спросить: «От кого?» — И он улыбнулся.
Одри покачала головой:
— Нет, тут совсем другое… Наверное, я хотела убежать от самой себя, от долга, который я на себя взвалила.
— Звучит серьезно. — Ему безумно хотелось прикоснуться к ее губам поцелуем, погладить пальцами ее длинную изящную шею, но он принуждал себя слушать ее и как мог подавлял вспыхнувшее желание.
— Для некоторых такое и впрямь серьезно. — Она откинулась на спинку кресла и вздохнула. — У меня есть дедушка, которого я люблю всей душой, и сестра, которой я отчаянно нужна.
— Она что, больна?
Одри удивленно посмотрела на него.
— Нет, почему вы так решили?
— Вы произнесли это слово — «отчаянно»…
Она покачала головой, глядя вдаль на море и думая об Аннабел. В первый раз за все время она позволила себе вспомнить обвинения, которые бросил ей в лицо Харкорт.
— Просто она очень молода… а я ее избаловала. Да и как было не избаловать? Мы потеряли родителей, когда были совсем маленькие, и мне пришлось заменить ей маму.
— Как странно. — На его лице мелькнула боль.
— Странно? Почему?
— Сколько вам было лет, когда умерли родители? Они умерли одновременно?
Одри кивнула, не понимая, почему он так взволнованно ее расспрашивает.
— Мне было тогда одиннадцать лет, моей сестре семь… это случилось на Гавайских островах… да, они погибли вместе, был шторм, и судно, на котором они плыли, утонуло… — Ей до сих пор было тяжело рассказывать об этом. — Мы вернулись в Америку, к дедушке. С тех пор я вела его дом и заботилась о сестре… наверное, слишком заботилась, так, во всяком случае, твердит ее муж. Он обвиняет меня в том, что я сделала из Аннабел калеку, потому что она совершенно беспомощна, ничего сама не может сделать и решить. Боюсь, он прав. А про меня он сказал… про меня сказал, что я только одно умею: следить за порядком в доме и нанимать и увольнять горничных. И мне нечего было ему возразить, так оно и есть. Поэтому я уехала из дому, ненадолго, мне так хотелось переменить обстановку…