Батя глубоко и задумчиво вздохнул. Затем произнес непривычно строго:
— Никто не должен знать! Пусть Суворов думает, что его людей урки хлопнули.
— Не узнают, — заверил Кобальт.
— А с Витькой как поступишь? У него язык — помело.
— Он никому не скажет.
— Если слухи разойдутся, мы не отмоемся. Это война, понимаешь ты или нет?!
Кобальт прошагал к карте России на стене. Помолчал, подумал.
— К черту Кремль, к черту Гортранс и остальных, — сказал вдруг он. — Пошлем их всех на хрен.
— Это как понимать?
— Так больше продолжаться не должно.
— Именно об этом я и думаю каждый день — как извертеться, угодить и тем и другим, чтобы людям было, что в стакан налить.
— А может пора перестать вертеться? И начать действовать?
Батя подошел к Кобальту, посмотрел ему в глаза.
— Помнится, я спросил тебя совета однажды, как поступить, и ты ответил: «Я сталкер, мое дело в поле ходить». Это ты делаешь и правда лучше других, вот и продолжай. А политику оставь мне. Потому что я думаю не только о том, что есть сегодня, но и том, что будет завтра…
Кобальт перебил его:
— А ты задумывался, где мы будем через год доставать лекарства, консервы, запчасти, бензин? В кольце ничего не осталось. Мы все выгребли.
— В Кольце еще полно добра. Ищите лучше, работайте тщательней. За кольцом слишком опасно.
Кобальт сделал два шага назад, чтобы охватить взглядом всю карту.
— Я говорю не о выходе за кольцо, а о том, чтобы вообще уйти из Москвы.
Батя несколько мгновений пялился на Кобальта, пытаясь понять шутит ли тот.
— И куда мы пойдем? — усмехнулся он. — Может в Оазис? Где океан чистой воды, плодородные земли и птички поют. Ты что проповедей Агронома наслушался?
Кобальт ткнул пальцем в карту. Батя подошел, взял со стола очки, пригляделся.
— Ледник Безенги, самый большой на Кавказе, — пояснил сталкер. — Ему несколько тысяч лет, толщина льда две сотни метров. Верхний слой намерз темной водой, но ниже до сих пор чистая.
Батя снял очки и разочарованно вздохнул.
— Я все рассчитал, — Кобальт схватил чистый лист бумаги со стола, начал писать. — Сто шесть человек, по два литра в день, умножаем. Три водовозки хватит, машины достанем, знаю где. Людей погрузим на автобусы, вперед пустим бульдозер, чтобы дорогу разгребал.
— Кобальт…
— С находкой Фонаря нам провизии на несколько месяцев хватит, — продолжал сталкер. — Обживемся, будем выращивать овощи и пшеницу…
Батя положил ладонь на руку сталкера. Сердце у Кобальта колотилось, на глаза упала дымка.
— Дима, успокойся. Послушай меня.
— Пять — шесть дней в пути. Мы доберемся. Мы сможем…, — тараторил Кобальт уже вполголоса. — Ледник не растаял. В нем есть чистая вода.
— Это не имеет значения.
— Почему?
— Потому что мы никогда туда не доберемся! — Батя повысил голос. — Даже до МКАДа не доедем, а знаешь почему? Голодные броненосцы, рогатые, узкорылые, хвостатые и бог знает какие еще твари живут за кольцом. Сто человек через два часа превратятся в сто трупов, и ради чего? Далекой мечты?
— Это не мечта…
— Послушай, я понимаю, почему ты хочешь отправиться туда. Будь я на твоем месте, думал бы о том же. Но эти люди не готовы умирать.
— Никто не умрет. Я не позволю.
Батя кивнул.
— Знаешь, кто также говорил мне? Мой старый друг Боря Котов, отец Фонаря. Офицер, настоящий профессионал. Я предупреждал его, что с такой силой не справится даже ему, но он не послушал.
Котов охранял группу ученых на ВДНХ. Последние остатки научного света страны: физики, химики, биологи, генетики поставили себе цель — отыскать способ очистить темную воду. Работа шла бурно, каждую неделю приходили новости об экспериментальных исследованиях, сначала на чудом выживших мышах, затем и на добровольцах. Кобальт даже приезжал туда, желая лично стать свидетелем триумфа человека над заразой. Однако прорыва так и не произошло — через несколько месяцев, абсолютно неожиданно для всех, пришло экстренное сообщение о нападении на ВДНХ тварей. Никто из Садового не успел прийти на помощь. Больше на связь группа никогда не выходила.