Поэтому перед тем, как оглянуться на прошлое, задержи дыхание.
А потом, когда выдохнешь, ты можешь притвориться — пусть всего на краткий миг — что этих месяцев и вовсе никогда не было.
В ту ночь, когда она оставила его в прошлом, Гермиона спала в кровати Джинни. И той же самой ночью она сказала, что не любит его. Она чувствовала, как в голове Джинни роятся незаданные вопросы, и была крайне признательна, что они такими и остались.
Как только Гермиона поняла, что подруга заснула, то дала волю слезам. И в полной тишине, лежа на своей стороне кровати, ее продолжала бить мелкая дрожь. А с наступлением утра она ушла раньше, чем кто-либо в спальне проснулся.
В тот день коридоры были пустынны. Это было воскресное утро, и все еще спали. Но ощущение было такое, что их и вовсе здесь не было. Такое, словно на мили вокруг не было ни души. Она не слышала ни единого звука, за исключением того, как кровь приливала к ушам, в то время как боль водоворотом закружила на дне желудка.
Воскресенье — день, когда он должен был уйти. Он должен был уйти к вечеру. Поэтому Гермиона эти часы провела во дворе замка, слушая ветер, игнорируя растущее чувство голода, которое еще и затуманило сознание. И только лишь с наступлением сумерек она вернулась в башню. Открыла дверь. Пусто. Никого.
Он ушел.
Прошло три дня. Три ночи без него, спящего в соседней комнате.
Боль, что испытывала Гермиона, разъедала ее изнутри. Она шла спать и просыпалась. А боль никуда не девалась. Она обжигала желудок и волной поднималась к груди. И никуда не исчезала.
Она посещала занятия — сидела молча и небрежно что-то записывала. Она избегала показываться на завтраках, обедах и ужинах. Старалась держаться в стороне от большого скопления народа. Она избегала всех. А к концу дня возвращалась в гостиную, усаживалась на верхней ступеньке и пальцами гладила деревянную обшивку двери его спальни, зная, что его за ней нет. И не зная где он. Впустую мысленно повторяя последние сказанные ему слова. Снова и снова. Каждый раз усиливая боль. Каждый раз разражаясь слезами. И все это до тех пор, пока усталость не наваливалась с такой силой, что она больше не могла думать, а потом она возвращалась в кровать. Возвращалась к бессознательному забытью во сне.
Она внезапно проснулась около четырех часов утра. За окном было еще темно, но уже достаточно времени, чтобы окончательно проснуться и снова ощутить слабую пульсацию боли в животе. Уже достаточно, чтобы больше не провалиться в сон и забыть, что его больше здесь нет.
Ее первый урок был с Гарри. Первое совместное занятие на неделе. Первый раз она будет находиться в помещении, где не сможет избежать встречи с ним, даже если Гарри явно предоставлял ей такую возможность в те несколько раз, что они пересекались на этой неделе.
Но что-то в Гермионе противилось сегодня избегать его. Внезапно этим утром Гарри стал ей нужен. Ей был нужен кто-то, кто хоть чем-то заполнит зияющую дыру в сознании. Чем-то, что заретуширует мучительные слова, что она без конца повторяла про себя.
Ей просто необходим кто-то, кто скажет, что она сделала все правильно, и это перестанет казаться таким чудовищно неправильным.
И Гарри станет этим кем-то.
Глава 21
часть 2
Драко все продолжал прокручивать в голове, что же он должен был сделать, когда за ней хлопнула дверь.
Он должен был открыть ее снова. Тут же. Он должен был последовать за ней, заключить в объятия, вернуть обратно в комнату. Он должен был заставить ее осознать.
Он должен был заставить ее увидеть.
Он поцелует ее. И все. Он поцелует ее губы, ее глаза, ее щеки. И будет прижимать к себе. И будет подавлять голос в голове, который вещал о том, как это неправильно. Потому что нет такого понятия, как «неправильно», когда он ее обнимает. И возможно, она почувствует тоже самое. Возможно, если он прижмет ее к себе, она, наконец, увидит, что то, что она считает таким правильным, на самом деле ошибочно. А то, что она думает неправильно и есть самое верное. И что она его, даже если пытается делать вид, что это вовсе не так.
Но он не сделал этого. Не сделал ничего из этого. Потому что даже на дне своего отчаяния, лишив себя начисто любого надежного предлога, он все еще чувствовал яростный удар по гордости, который так и пригвоздил его к месту. Словно приковало цепями. И если все чувства кричали ему последовать за ней, то эта тьма и мысли о наказании удерживали его на месте.