Два эти сооружения были облазаны и излазаны нами вдоль и поперек. Особый шик был в том, чтобы влезть на чертово колесо и качаться в люльке, как на качелях. Но пиком героизма, вершиной ловкости и бесстрашия была парашютка. Во-первых, она была выше чертова колеса. А главное, над площадкой, с которой прыгали купившие билет, была башня с перекладиной, где крепился трос с парашютом. И вот тот, кто мог пройти по этому, шириной с бревно, железному рукаву до конца и обратно, тот, кто вопреки здравому смыслу и ветру, свистевшему там, на сорокаметровой высоте, о-го-го как, тот, кто, глядя вниз, видел всех собравшихся жалкими козявками, писькающими от страха в собственные штаны… вот тот был выше всех нас – и, спустившись на землю, он был недосягаем в своем безупречном величии, в своем совершенно очевидном и осознанном героизме.
Тем роковым днем я плелся вдоль паркового забора из молочного магазина, с трехлитровым бидоном и авоськой, груженной сыром, маслом, творогом и сметаной, когда услышал крики, которые неслись со стороны вышки. Из-за деревьев ее не было видно, но я сразу понял, что дело неладно. Прошмыгнув в дыру забора и расплескав молоко, я выскочил из кустов и обмер. На стреле-перекладине парашютки висел парень, а орущий мужик, видно, в полной панике и страхе, метался вдоль парапета и кричал висевшему: «Подтягивайся, цепляйся… Ногами, ногами!» В этот момент пальцы парня не смогли его больше держать, и он, сорвавшись, как-то беззвучно пронесся к земле и с каким-то странным и жутким ударом прилип к вытоптанной лужайке. Бежали несколько человек, видевшие или, как я, слышавшие крики спускавшегося теперь с вышки мужика. Когда все сгрудились над лежавшим на спине парнем, с диким хрипом подбежал и мужик, и выдохнул мертвому прямо в лицо: «Сынок, как же ты так?..» Оказалось, что это отец и сын. Они, выпив изрядно, влезли на злополучную парашютку, ну и, допив там бутылку, полихачили.
Уже подошли милиционеры, их кто-то вызвал. Один стал поднимать парня, но кость руки выскочила из локтевого сустава и воткнулась в землю. Я тоже хотел помогать, но меня отпихнули, и мне ничего не оставалось, как провожать взглядом уносивших тело. Все ушли, пели птицы, покачивались от легкого ветра березы и тополя, плотно обступившие площадку парашютной вышки. Я задрал голову, измеряя высоту и скорость падения тела смелого пацана. Стрелы перекладин со свисающим обрывком тросика, к которому крепился парашют, распластались, как черные крылья. Вся конструкция словно парила в голубом бездонном небе. И там, в этой бескрайней синеве, уже летела одна душа смелого несчастного парня и, наверное, глядя на меня, видела, какой я маленький и ничтожный, но все-таки живой.
Нет, нет! Страха или смертельной боязни, или боязни смерти эта трагедия ни у кого не вызвала. Во-первых, мы этого парня не знали. Откуда, из какого района их с отцом занесло, никто толком не ведал, да и что такое какая-то единичная смерть, когда этих смертей мы видали-перевидали. Эка невидаль! Поэтому, когда через неделю я оказался снова на верхней площадке парашютки, то почему-то был глубоко уверен, что если я сейчас открою железную оградку и шагну, то точно пойду по воздуху. Стопроцентно. Двестипроцентно. Тем более бабушка рассказывала, что у них в деревне, когда она сама была еще девчонкой…
Я в это категорически не верил. Бабушка была девчонкой! Это смешно, это вранье чистейшей воды! Дети рождаются детьми, а старики – стариками! Но тем не менее, когда она была девчонкой, то их собирали у одного деда в избе, так как детского сада в их деревне не было, что тоже весьма странно… Взрослые, уходя на полевые работы, на целый день вверяли своих чад под присмотр этого старика. И когда все набивались в его избу, он их развлекал. Дед приказывал всем сидеть, не шевелясь и почти не дыша. А сам ставил лавку у печки, а табурет возле окошка. Забирался на лавку, молился и, постояв маленько, как говорила бабушка, ступал на воздух и по воздуху доходил мелкими шажками до табуретки. Было там вершков пятнадцать, а то и поболе… А опосля уже слезал с табуретки и довольный говорил ребятне: «Ну, бегите играйте!»
Рассказывала она об этом так уверенно, что я свято в это верил. И, конечно же, верил в то, что и я способен пройти по воздуху, так как все говорили, что я и способный, и необыкновенный. Но это было связано с успехами по рисованию и лепке из пластилина. Так что хорошо все-таки, что попыток ходить по воздуху я не предпринимал. А пройтись от лавки до табурета на уровне колена как-то забывал… Короче говоря, тема высоты заглохла сама по себе, как теперь понимаю, к лучшему. Потому что интересов в жизни хватало.