Вот еще одна дорога, мрачная, темная. Воспоминание о ней вызывает дрожь. Дым пожарищ, кровь на белых бинтах, боль и муки людей…
Как я выстоял?
Меня сохранил свет моей Астг, надежда моей Астг.
Я пришел на этот свет. Свет был на кривом кресте. На кривом кресте сейчас черные тени, и ничто не освещает мне дорогу. Холоден могильный камень писца Нерсеса.
Я остаюсь здесь, пока солнце не отогревает меня, распростертого на могильном камне, пока над головой моей не закружились орлы-стервятники. Просыпаюсь от шумных взмахов их крыльев. Что они тут делают, стервятники? Думают, умер… А я жив!.. Неужели жив?..
Иду туда, где скоро будет море. Пена на поверхности воды еще белая. Река еще резвится, словно необъезженный конь. Не знает, глупая, что ей уже готовят седло и узду — высокую плотину и длинный туннель.
Подумать только, в этом громадном ущелье будет море! Вон новый поселок, а там старый сад и груша Хачипапа…
Граче и Мелик стоят у входа в туннель.
— Не испугала, видать, тебя? — спрашивает Мелик.
— Кто?
— Цицернаванкская ночь.
Я краснею. Ясное дело, люди волновались.
— Наша Астг уж хотела было послать на розыски милиционера, — продолжает Мелик. — Ты же гость, не дай бог что случится…
И я уже улыбаюсь. Сколько ночей я провел под сводами Цицернаванка! Знать бы им… Да, но в те дни я был не один, у меня была Астг!..
Колеса вагончиков мягко перезваниваются под скалистыми сводами туннеля. С потолка на затылок мне вдруг упала капля воды: возьми, дескать, себя в руки.
Я дрожу от холода. Куда несут нас рельсы? Ах, да! К реке. Туда, откуда зачинался Цицернаванк…
Вот и разрез туннеля — темная пробка в скалах. Два туннельщика беседуют с военным. Знакомимся. Это военком здешних мест. Он смотрит на Граче.
— Поздравляю! — говорит военком.
— Нашли? — загорелся Граче. — Нашли?
— Нашли… Награду твою нашли.
Граче ждал не этого. Сколько уже лет он надеется и ждет свой синий свет из кровавых окопов…
Военком вынул из кармана маленькую красную коробочку.
— Орден Славы 3-й степени. Наконец-то награда нашла тебя…
…Воздушной волной его сбросило в подземный ход, и он пополз. Любой ценой, только бы добраться до Веры. Пусть еще хоть раз ее улыбка осветит мир. Хоть раз. Уши глохли от грохота разрывающихся снарядов, ноги не подчинялись, а он все полз и полз по темному ходу. Правое плечо горело огнем. Граче дотянулся до него левой рукой — мокро. Ранен, значит. Надо ползти быстрее, пока еще потерял не всю кровь и сознание еще теплится, пока светит в глаза синий свет его судьбы…
Коленями, здоровой рукой, подбородком упирался он в сырую землю и полз, полз…
Пришел в себя неведомо где и когда. И увидел склоненное над собой испуганное лицо.
«Миленький, ну же, миленький, открой глаза!..»
Граче видел только синий свет и ничего больше. Он не мог понять, во сне это с ним или наяву…
Военком открыл коробочку.
— Приказ о награждении не дошел до части, вот теперь только… — Он повернулся к Граче. — Это за взорванный тобой мост. Поздравляю…
— Что?
Граче весь в прошлом. Голос эхом прокатился по туннелю. А свет? Где он?..
Через неделю он спросил у Веры:
«Рука будет действовать?»
«Непременно, — ответила она. — Еще камни будешь дробить ею».
«Волосы твои буду гладить…»
Граче взял в руки отбойный молоток, приложил хоботом к стене туннеля и включил.
Граче ждет.
Вчера бабушка Шогер сказала: «Ослепнуть мне, Граче не отводит глаз от дороги».
Вокруг все сотрясается. Молоток медленно погружается в грудь твердой породы, а земля стонет: «Жажду — дайте воды».
Дай волю Граче, мог бы всю гору Татан сокрушить. Только бы синий свет появился!
Разве не бывает чудес?..
«Запрягай, запрягай», — пела свою песню красноклювая птица, давний друг пахарей…
Под камнями, заполнившими ущелье, затих Чар-Катай. Пришел покой в ущелье и в село. Посветлели воды Лорагета и с тех пор не мутнеют даже от сумасшедших весенних паводков.
Писец Нерсес начертал на своем пергаменте:
И Большой Хачипап заработал сохой на земле-пергаменте, на склоне горы.
А пламенная Астг вновь носила пахарям хлеб, воду и инжир.
Это — легенда — правдивая и достоверная.