Его уверенность обнадежила меня.
Ерем Шалунц забыл о своем вечном голоде.
— Если турки нападут на нас, — сказал он, — растопчут Армению. Пусть они даже месяц пробудут на нашей земле, это смерти подобно. Что нам делать?
— Проситься в часть, — решил я. — Полечились, и будет. Надо возвращаться на фронт.
Ерем согласно кивнул.
К главврачу мы пошли вдвоем.
— Хотим вернуться в наши части…
Он осмотрел у нас раны и помрачнел.
— В таком состоянии никто вас из госпиталя не выпишет. И вообще не считайте, что наступил конец света. Мы еще покажем Гитлеру свою силу. Вот долечитесь, тогда и пойдете снова на фронт. Понятно?
Сегодня десятое августа. Спустя четыре месяца и восемнадцать дней мне стукнет девятнадцать. В записях моих тревога.
Меня вызвали в штаб. Спросили, какое образование и профессия, и сказали:
— Направляем вас на курсы младших лейтенантов.
— Куда?..
— Рядом это. В нашем же лесу.
Срок обучения — всего два месяца. Выходит, уже в сентябре закончу курсы и стану младшим лейтенантом. Что ж, это не плохо.
Я учусь.
Войны здесь нет. Но боевой подготовкой мы занимаемся по восемнадцать часов в день. Мне легко, я-то был наводчиком и миномет знаю отлично. Плохо тем ребятам, которые впервые берутся за оружие.
Утро. По дороге на учение я вдруг услыхал в лесу песню.
Напевал кто-то по-армянски. У меня от волнения дух захватило. Я рванулся на голос. Вижу, три-четыре человека роют яму. Один из них смуглый, с маленькими усиками, подбородок чуть выдается, что характерно для наших горцев. Боже праведный, да это же Серож! Он бросил лопату и обнял меня.
— Вот так встреча! Ты курсант?
— Курсант, — сказал я, — минометчик. А ты?
— А я пулеметчик.
— Здорово поешь, брат.
— Просто песня хорошая. Благодаря этой песне я столько армян нашел. Едва запою, как на голос идут то один, то другой…
Он угостил меня махоркой.
— Стал курить? — удивился я.
— А что делать?..
Я часто встречаюсь с Серожем. И это здорово.
Не прошло месяца со дня обучения, а нам вдруг присвоили звания младших лейтенантов и рассылают по частям.
— Там большая нужда в командирах…
Группой пробираемся к правому берегу Волхова, туда, где дислоцируется наша дивизия. На мне командирское обмундирование, и на петличках один кубик. Я ужасно смутился, когда вдруг какой-то сержант меня поприветствовал. В новой форме я более сдержан и полон чувства ответственности. Моя жизнь меняется.
Серожа направили в пулеметный батальон особого назначения.
Нашу дивизию, как выяснилось, перебросили неизвестно куда, а потому меня прикомандировали к другой части командиром минометного взвода. Здесь все люди для меня новые, кроме Сахнова. Он вылечился и только неделю назад, выписавшись из госпиталя, прибыл по назначению в эту часть. Мой адрес: полевая почта 143, в/ч 168. Сахнов стал говорить со мной на «вы». Я удивился:
— Что это еще за новости, Сахнов?
— Ну а как же? — удивился и он в свою очередь. — Вы же теперь командир, нельзя без уважения…
Я хмыкнул, а сам с грустью подумал: может, это начало нашего отчуждения?
Командир нашей роты человек пожилой — лет под пятьдесят — и добродушный. Он долго со мною беседовал, и, похоже, я пришелся ему по душе.
Наш полк стоит на правом берегу Волхова, близ Селищевской крепости. Место высокое. Внизу река, а дальше еще высота, и на ней уже враг. Там церковь, говорят, времен Александра Невского. Она разрушена. За каменной стеной, опоясывающей церковный двор, немцы устроили свои огневые точки.
Мы ведем оборонительные бои.
Я познакомился со своими бойцами и с позициями, которые занимает взвод.
Командир роты направил меня на наблюдательный пункт, заменить там лейтенанта-наблюдателя.
— Это я тебе по дружбе такое дело доверяю, — сказал он.
— Благодарю. Я с удовольствием исполню приказание.
Он угостил меня водкой.
— Похлопочу, чтобы тебя назначили на мое место…
Чувствуется, у него какая-то боль на душе. И до чего же много у этих стариков разных сложностей!
Он рассказал, что три месяца назад его разжаловали. Был раньше полковником, командовал полком.
— Не спрашивай только, за что разжаловали, — попросил он. — Тридцать лет службы перечеркнуты…