— А продовольственный аттестат у вас есть?
Какой еще аттестат? Я впервые об этом слышу. Выяснилось, что, имей мы аттестаты, военком обязан был бы накормить нас, принять на довольствие.
Я только попросил его помочь нам испечь хлеб из нашей муки. Он охотно согласился.
— Ну что ж, товарищ красноармеец, — сказал мне военком, — вы за командира, а потому проследите, чтобы все было как надо…
Ребята чуть передохнули, и я отдал свой первый в жизни приказ:
— Приготовиться в путь!..
Водителям велел не отрываться друг от друга…
Жара невыносимая. Одно слово — август и пустыня… Сергей утешает, говорит, что километров через сто пятьдесят должен быть колодец. А тем временем вышла из строя еще одна машина.
Что мне будет за брошенные в пустыне машины?..
Только к вечеру мы наконец-то доехали до колодца. Вокруг ни деревца, ни росточка зеленого, даже колючек и тех нет. У самой дороги притулился колодец, выложенный прутьями. Я заглянул в него, и в глубине, словно в круглом зеркале, качнулось мое отражение.
Досыта мы все напились да с собой еще воды прихватили и снова тронулись в путь. Еду — а передо мной неотступно мама. Я в пустыне, а она там, в наших горах, горюет обо мне, и в мире такая страшная война. Чем все это кончится?
И Сергей вдруг, как будто подслушал меня, спросил:
— Мать у тебя есть?
— Есть!..
Господи, неужели и моя мама напрасно будет ждать моего возвращения?!
Мы едем навстречу ночи, и все пустыней. Меня одолевает дремота, и — о диво! — я вижу сон. Вижу Аветика Исаакяна![3] Он поцеловал меня в лоб и что-то говорит. И еще я вижу караван верблюдов.
Сергей подтолкнул меня:
— Не спи, а то и я разомлею.
Я мысленно иду за караваном и громко, чтобы снова не уснуть, чеканю:
Еще одна из наших машин испортилась. И ее пришлось оставить.
Небо нависло совсем низко — мрачное, бурое. Сергей пытается приободрить меня:
— Километров через сто будет оазис.
Эти сто километров кажутся мне бесконечно долгой дорогой, до края света. Нужно еще целую вечность добираться до злополучного «оазиса».
— Нам, браток, везет, — говорит Сергей, — ветра нет, не то бы…
А я хочу, чтоб был ветер, хочу увидеть, какая она — песчаная буря.
Уже полдень. От жажды в горле все пересохло.
Но вот вдали показалась черная полоса. Это и есть оазис.
Сегодня третье сентября. Через три месяца и двадцать пять дней мне исполнится восемнадцать. Записи мои жаждут. Жаждут…
Вот он, оазис.
Спугнутое непривычным грохотом наших машин, ринулось прочь стадо бычков. На них восседали мальчишки-казахи.
Скоро мы добрались до стойбища в несколько юрт. Невысокие, войлочные, с куполообразным верхом, они были накрепко всажены в землю. Толпившиеся возле них женщины и девушки, завидев нас, тотчас скрылись. Надо сказать, вид у них был необычный. В огненно-красных шароварах по самую щиколотку босых ног, с множеством тоненьких косичек, подпоясанные разноцветными кушаками…
Неподалеку сидели трое стариков. Лица у них загорелые, какие-то словно бы тоже пустынные, голые, почти без признаков растительности. Они в халатах, в конусообразных войлочных шапках. Нас будто и не замечают.
Наши все бросились к колодцу. Сергей говорит мне:
— У казахов кумыс хорош!
— Что это такое?
— Напиток из кобыльего молока.
Сергей обратился к старикам по-казахски — попросил кумысу. Те замотали головами: нету, мол. Тогда Сергей посоветовал мне показать им чай и сахар. Я велел своим поварам принести головку сахару и пять пачек чаю. Увидев все это богатство, старики тотчас поднялись с мест, что-то сказали Сергею по-своему и один из них, зайдя в ближайшую юрту, вынес целый бурдюк с кумысом — в обмен на чай и сахар.
Этот древний, испытанный способ торговли оставил мне на память воспоминание о кисловатом, но очень приятном на вкус кумысе.
Через полчаса оазис был уже далеко.
Испортилась еще одна машина. Бросили и ее, поехали дальше.
Продвигаемся очень медленно. Грузовички, прямо скажем, дряхлые. Часами простаиваем, чиним то одно, то другое. И навстречу нам — никого и ничего. Опять вокруг неоглядная, таинственно-гнетущая знойная пустыня…