Спустя день пришлось бросить в пустыне еще две машины.
Только машина Сергея остается пока на ходу. Теперь уже всего одна машина.
Добрались до нового оазиса. Здесь овцеводческий совхоз. Остановились у барака. К нам подошел коренастый мужчина в возрасте, русский.
— Чем могу быть полезным? Я директор совхоза.
Мы опять попросили испечь нам хлеба из нашей муки. Он с готовностью согласился. Совхозный ветеринар-казах повел меня к себе в юрту. У входа нас приветливо встретила его мать. Юрта застлана коврами.
Мать заботливо подложила нам с сыном под локотки приятно пахнущие сеном мутаки, расстелила на ковре белую скатерть. Маленькие ее руки ловкие, ласковые. Сначала она подала мне вкусный, ароматный чай — это чтобы усталость прошла, а потом — плов с мясом. Тарелки, стаканы — все сверкало чистотой, все было так по-домашнему…
Женщина через сына спросила:
— Мать у тебя есть?
— Есть.
— Ай-яй!.. На войну идете?..
— Да.
— Ай-яй!..
Казашка-мать пожелала мне на своем языке доброго пути, и это прозвучало как молитва.
Выбрались наконец в Карагандинскую степь. Пустыня осталась позади, жара чуть ослабла.
К вечеру встретились с воинским патрулем.
— А мы уже ищем вас, — сказал капитан. — Где вы плутали?..
Капитан проводил нас в свою часть, дал помыться, поесть. Там я впервые в жизни увидел генерала. Глянув на нас, генерал усмехнулся.
— Ну, робинзоны, выкрутились? Потери людские есть?
— Никак нет!
— Молодцы.
Он дал нам проводников, и на следующий день мы были в Караганде, в своей части. Серож протянул мне стакан:
— Выпей водки. Из могилы живым выбрался.
Впервые я попробовал свекольного самогона. А у Серожа для меня была еще одна новость:
— Твоя Шура здесь!..
— Что?..
Серож кивнул в сторону деревянного домика с красным крестом на двери.
— Санитаркой у нас в медпункте… Мы уже грузились в машины, когда она вдруг принесла направление из военкомата и подсоединилась к нам.
— С ума спятила!..
Серож пожал плечами:
— Кто знает…
Я тотчас забыл про все свои мучения в пустыне. Зачем она приехала?.. Деревянный домишко медпункта словно бы заполыхал пламенем. Я боялся приблизиться к нему — обожжет.
Сегодня двадцать первое сентября. Через три месяца и семь дней мне станет восемнадцать. В записях моих испуг.
Штаб нашего батальона расположен в двухэтажном кирпичном здании, в пригороде, в довольно приятном месте. Там живут и наши командиры, в том числе и Арам Арутюнян.
На третий день после моего возвращения он вызвал меня к себе.
— Из дому тебе письмо, потому и позвал, — сказал лейтенант, протягивая мне конверт. — Намучился в пустыне?
— Не надеялся уже, что выкручусь.
Этот светловолосый человек, усыпанный мелкими веснушками, был для меня истинным спасением. При нем я чувствовал себя сильным, способным совладать с любыми испытаниями, любыми неприятностями. Я спросил его, какие новости с фронта. Но порадовать ему меня было нечем.
— Отступаем!.. — проговорил он.
— В чем же причина наших неудач?..
Арам долго молчал, курил, затем с присущей ему прямотой сказал:
— Я тоже не очень-то могу ответить на этот вопрос. Значит, такие обстоятельства…
— Но почему такие?
Он посмотрел мне в глаза. Чувствовалось, что и его гложет тот же вопрос. И правда — почему?
Эта вторая мировая война началась еще в тысяча девятьсот тридцать девятом году, когда фашистская Германия первого сентября напала на Польшу, ввела туда свои танки и солдат, получила тем самым возможность потом обозревать нашу границу, ее укрепления…
— Да, — сказал наконец лейтенант, — ждали давно. Но у нас был с Германией договор, и мы не думали, что они окажутся столь вероломны.
Лейтенант — человек бывалый. Он воевал в финскую кампанию, а раньше, в сентябре тридцать девятого, входил с нашими войсками в Западную Белоруссию. Он знает много больше, чем я…
Мое сердце болит.
А чье сердце не болит в эти тяжелые, горестные дни?..
Родина в опасности. Я со страхом разворачиваю ежедневные газеты и с опаской всматриваюсь в очередные сводки Совинформбюро: хоть бы не было сообщения о сдаче противнику еще какого-нибудь города.
Во мне все усиливается желание поскорее попасть на фронт. Кажется, что, если я буду там, на передовой, положение целиком изменится в нашу пользу и обнаглевший враг не сможет больше сделать ни шагу вперед. Наивно, конечно. Но так оно было: так мне думалось.