- Уверяю вас, все книги бесценны.
- Что ж, - наигранно разочарованно протянул окаменелый. - А если так?
Один неуловимый миг, и он у панорамного окна, резким движением распахивает портьеру, и открывает вид на огромную гору посреди дворцового двора. Меня затрясло. Затрясло от внезапной ярости. От лютой ненависти, которая была обращена к одному окаменелому, посмевшему отдать жестокий приказ. Мои руки сжимались в кулаки, поскольку желание схватить, унести, спрятать, спаси было просто непреодолимое. Сваленные небрежной кучей книги пестрели своими обложками, знакомыми с детства. Книги из нашего с отцом архива, вот-вот воспламеняться по приказу Повелителя и сгорят дотла.
- Зачем вам это нужно? – ноги сами понесли меня к окну или к окаменелому, готовясь безрассудно и глупо вцепится в глотку, и порыв мой был столь желанный и яростный, что глаза окаменелого призывно вспыхнули.
Его волосы переливались золотом на свету. Он стоял рядом в лучах солнца и выглядел, как божество. Отлитая статуя Творца из золота. Но это обман! Это было застывшее чудовище.
- Мне. Нужна. Книга. Всего. Одна. Книга! - вдруг отмерев, медленно отчеканил он каждое слово низким, хриплым голосом, и каждая пауза между этими словами была столь ощутима, как гигантская пропасть между человеком и окаменелым. - И единственное, что я о ней знаю, это то, что ее невозможно уничтожить, - он резко схватил меня за плечи и приблизился к лицу, а я и ахнуть не успела. Его глаза горели, его губы шептали едва слышно, холодное дыхание обжигало щеки. - Она где-то здесь, в этом мире. Я знаю! – бредил Повелитель, крича все громче и громче, пугая меня. – И я найду ее, даже если мне придется спалить все книги! – его голос звучал победоносно, злорадно. Он смотрел куда-то сквозь меня, сжимая до боли, но думал о своем, а я теряла всякую надежду, ведь окончательно убедилась в его безумии.
- Вы сумасшедший, - шептали мои дрожащие губы.
- Тебя продали. Собственные соседи разменяли на золотые монеты, - теперь я слышала его презрение. – И продали тебя МНЕ, ты МОЯ! – он снова подошел ко мне недопустимо близко, но я, словно замороженная, не могла заставить себя сделать и шага назад. – А, значит, и все эти книги теперь мои!
Безысходность. Жалкая безысходность.
Его полный извращенной радости смех разнесся по комнате, а мне вдруг почудилось, что его золотые локоны превратились в змей, покачивающихся на плечах хозяина.
- Я найду вашу книгу! – вымолвила я, едва дыша. – Я читала все, что вы собрались сжигать, и могу получить доступ ко всем архивам, которые вам нужны. Я найду ее, но взамен вы сохраните жизнь этим, - мой голос был бесцветным, неживым, ровным. Я смотрела в окно, где все уже было готово. Окаменелые ждали одного лишь кивка Повелителя, чтобы выпустить разъяренное, голодное пламя.
Минута превратилась в вечность, а я все смотрела и смотрела на окаменелого, ожидая слов. Ладони заледенели, спина покрылась испариной.
Он был высоким, очень высоким, на целую голову выше меня. А пышная грива и вовсе возвышала его. Его широкие и светлые брови вразлет были подвижны, а темными ресницы подчеркивали глубину цвета его невероятных изумрудных глаз. С точенными чертами лица и острыми бледными скулами без единой родинки или веснушки. Когда он поворачивался к окну, я любовалась аристократическим профилем и носом с небольшой горбинкой. Именно эта горбинка и портила всю картину, она была досадной кляксой на его по-своему идеальном лице. Дариан не был красив в классическом понимании, и все же он завораживал и манил. Острые уголки его губ часто насмешливо приподнимались, замечая мой интерес, вот только смотреть мне было можно, а вот желать нельзя.
- Согласен, - весь дух вышибло у меня из легких, и устало прислонившись к стене, я залилась слезами облегчения. - Но взамен, ты должна приготовить мне по вчерашнему рецепту.
Плакать и смеяться одновременно оказалось возможным.
- Вы шутите?
- А на меня это похоже?
В жизни не ела и кусочка заморского пряника, но если такого желание Повелителя, я его исполню, молясь лишь о том, что бы вышеупомянутый не помер от моих кулинарных способностей.
И все же смех победил. Истеричный, со слезами на прищуренных глазах.