Так прошло твое первое трудовое лето.
…В Козьей балке, на берегу канавы, курится дымок. Четверо мужчин, развалившись у костра, ведут громкий разговор. Мужчины поминают Норильск и Тольятти, карельские леса и КамАЗ. Они изъездили всю страну, перебывали везде и сейчас наперебой говорят: «А вот как я, бывало… Когда работал…» Дайнюс замедляет шаг. Сдвинув кепку на затылок, разбитной парень «делится опытом»:
— Девки сами на шею вешаются… Одна, правда, вздумала меня окрутить! Я, стало быть, сорвался — и, здрасте, уже тут…
— Во, во!.. — прерывает его бритоголовый малый. — Мы химкомбинат строили, а ко мне казашка приклеилась. Смазливая девка.
Лежащий поодаль мужчина садится и, обхватив руками колени, устремляет взгляд на озеро.
— Все кругом исколесил, и никто мне не сказал: ты уезжаешь, мол, а дерево-то посадил?
Дайнюс узнает его — это брат Шаруне, Стяпонас.
— Чего ты там порешь? — спрашивает парень в кепке.
— Ты дерево посадил?.. Почему?
— Не морочь голову…
— Старый рабочий, в сметоновских тюрьмах сидел, а спрашивает: «Ты дерево посадил?»
— Мы же дома́ строим, заводы! Начхать!
— Не смеши нас, Стяпонас. Подумаешь — дерево… Сегодня тут, завтра у черта на рогах… Или ты лесов не видал? Сибирская тайга — шутка сказать! А он — дерево!..
Стяпонас берет стакан, подносит к губам и замечает Дайнюса. Всматривается в него, словно увидев впервые, выпив, вытирает ладонью губы, но губы у него влажны и щеки тоже, блестят, как отдраенная медь.
— Гуделюнасов сын? Давай к нам. — И поясняет: — Тракторист это.
— Пришвартовывайся, — говорит бритоголовый. — Может, в кармане чего есть?
Шагнув поближе, Дайнюс останавливается, засунув руки в карманы брюк. Под кустом — рюкзаки и удочки, на траве — пустые бутылки, а на расстеленной газете, вокруг которой расселись мужчины, — общипанная буханка хлеба и две банки «трески в томате». Веет дорогой; Дайнюс так и слышит далекий перестук колес.
— Ты правда уезжаешь, Стяпонас?
Дайнюс и не думал об этом спрашивать — Стяпонас не родня ему и даже не друг. И все-таки — что это за человек, который столько лет ищет себя, свой причал, и не может ткнуть пальцем: это здесь!..
— Ты под стол пешком ходил, когда я первый раз уехал, а теперь уже учишь? — Голос Стяпонаса дрожит. — Вот ребята огонь и воду прошли, а нотации не читают. Только братец Вацис. Известный хитрец. И ты туда же?
— Я учить тебя не собираюсь, — негромко говорит Дайнюс.
— Тогда присядь.
Дайнюс пожимает плечами; не по душе ему эти слова, не по душе вся эта компания притащившихся откуда-то рыболовов, к которой так легко примазался Стяпонас.
— Сядь! — кричит Стяпонас.
Дайнюс присаживается.
— Я тебя не агитирую остаться, Стяпонас. У каждого своя дорожка.
— Знаешь, подчас кажется — кто-то меня подталкивает…
— Судьба?
— Чепуха! А может, мне тесно здесь? Может, я задыхаюсь?
— Ну конечно, мала для тебя Литва, — насмешливо говорит Дайнюс. — Тебе ширь нужна, простор. Вот Сибирь — другое дело!..
— Издевается он, да? — возмущенно спрашивает парень, еще круче сдвигая кепку на затылок.
Дайнюс негромко смеется: