— Да ждут меня.
— Кто ждет?
Дайнюс улыбается: мог бы выдумать и отговорку похитрее… Но почему Шаруне так резко спросила? И так на него глянула, что Дайнюс поразился — она самая! Сорока! Но только на миг. Шаруне уже снова смотрит на свои руки, торопливо швыряет хворост у кирпичей.
— Мама ужин поставила и ушла корову доить.
В открытое окно избы слышно, как тоненько взвывает радиоприемник и, словно испугавшись, затихает, снова взревывает. Диктор читает последние известия.
Дайнюс упирается рукой в ствол старого клена, Шаруне опускается на стульчик и, наклонясь, ворошит огонь. Распахивается вырез платья, и Дайнюс не может оторвать глаз от не стесненной лифчиком груди Шаруне. Наверняка у нее к т о - т о есть, и она принадлежит этому к о м у - т о вся-вся… Что ж, сам виноват, парень! Надо было с ней в город поехать учиться, и она принадлежала бы тебе… Да разве в этом суть? Как долго ты еще будешь по ней страдать? У нее есть к т о - т о, не иначе… Такой ровный загар; грудь тоже золотистая — наверно, на женском пляже загорала.
Выпрямляясь, Шаруне ловит взгляд Дайнюса, но он почему-то не конфузится. Он улыбается ей, как когда-то, но эта улыбка тут же гаснет — на память приходит осенний вечер пять лет назад, когда он тоже пришел на этот хутор. «Вернулся, значит? — спросила мать Шаруне, придирчиво осмотрев его с головы до ног. — Солдатская одежонка не ахти какая, да ладно, тебе к лицу». Здороваясь, Дайнюс поцеловал ей руку. Как матери. Соскучился по ней… Поставив перед ним стакан горячего чая с вишневым вареньем, Крейвенене спросила: «Что будешь делать-то?» — «Работать, а чего еще… — Дайнюс чуть не добавил «мама», очень уж умилился при виде ее. — Здесь, в колхозе. Я председателя встретил». — «Учился, учился, и все псу под хвост…» — с упреком проворчала Крейвенене. Марчюса не было дома, она подлила Дайнюсу чаю и обмолвилась: «Шаруне как-то приезжала… Не одна, привезла показать. Бойкий паренек, вместе учатся они. Я говорю: не спеши, дочурка… А она знай смеется»… Вишневый чай капнул на медальки, Дайнюс оттолкнул стул и встал. «Куда ты? Отец скоро придет…» Дайнюс шел и думал, что никогда больше не перешагнет этот порог. Но как часто он здесь бывал!.. Шаруне то была ласкова к нему, — казалось, они снова близки друг другу, а то повеет от нее таким холодом, что Дайнюс в который раз понимал — ничего не выйдет, она только играет с ним… А за последний год Шаруне отдалилась на край света…
— Редко приезжаешь.
— Работа.
— Я всегда твою газету читаю.
— О, сказал — мою.
— Все заметки вырезал, под которыми твоя фамилия была.
— Правда?
Шаруне растеряна. Покраснев, берет сухую веточку и ломает, крошит ее на мелкие кусочки. Диктор в избе бесстрастно читает:
«Я видел клочья горелой одежды, свисающие с искалеченных деревьев у разбомбленных домов, видел части разорванных человеческих тел. Видел старика, который стоял перед руинами своего дома и оплакивал погибших жену и сына…»
— Не ахти какие эти мои заметки.
Дайнюс молчит; эти слова диктора…
— Совсем ничего! — торопливо вставляет он.
— Ну конечно, — поднимает голову Шаруне, вытирает руки, — я и под псевдонимом пишу. Обычно. И это, знаешь, такие статьи, где… Ну, побольше, даже «подвалы».
Дайнюс прислоняется плечом к клену и, потоптавшись, наклонив голову, говорит:
— Жалко.
— Чего?
— Ты лучше своей фамилией подписывайся.
— Это уж как получается.
«Я своими глазами видел налеты американской авиации, и приходится удивляться…»
— Думаешь, писать легко? — Шаруне оживает, только голос у нее какой-то напряженный; может, потому, что о работе заговорила — «профессиональный голос». — Бывает, неделю промучаешься… Это тебе не комбайн вертеть, Дайнюс, ты только не обижайся.
— Я понимаю, Шаруне. Как-то меня попросили в стенгазету…
— В стенгазету? — смеется Шаруне. — В нашей газете очень высокие требования! Бывает, доктор наук напишет, а мы в корзину — мусор.
— Для меня журналистика — темный лес.
— Спору нет! — свысока говорит Шаруне и Дайнюс слышит в ее голосе холодок, словно она сказала: «Чего и ждать от колхозника-то!» — Знай — журналисты живут на широкую ногу. Вечером — кафе, летом — курорт. Я-то прямо из Паланги…
Шаруне снова нагибается, засовывая под кастрюлю хворост, а Дайнюс смотрит на свои стоптанные пыльные башмаки. Конечно, он может обуть лаковые — английские, может новый костюм надеть… серый или черный, самый новый… Может, это все у него есть! Но с какой стати Шаруне швыряет ему в лицо эти свои деньги, кафе да курорты? Можно подумать, что ему запрещено посидеть в кафе или поехать на курорт… Вот и в прошлом году предлагали путевку на юг, в Крым… Как механизатору из пятерки лучших в районе. Правда, зачем ты об этом, Шаруне? Доказываешь, что я тебе не пара? Я же к тебе не сватаюсь, сам знаю, что у тебя е с т ь, давно знаю и, прошу тебя, не играй передо мной — не такой я тебя хотел увидеть… Просто увидеть, Шаруне, и ничего больше.