Сходил он к кузнецу и говорит: «Сделай-ка мне топор, я елку рубить буду». Кузнец бухнул молотом, и топор готов. Вернулся человек, срубил ель и думает: а вдруг барин скажет, что одной елки для лестницы до неба маловато? Снова идет к кузнецу: «Сделай-ка мне такой топор, чтоб я целый лес повалил…» Кузнец бухнул раз, бухнул другой и выковал ему топор. Человек размахнулся широко, уложил дремучий лес наповал и снова думает: может, мало еще барину. Ему ведь не угодишь! И снова вернулся к кузнецу: «Сделай-ка мне такой топор, чтобы я единым махом девять лесов повалил…»
Услышал эти слова человека царь птиц орел и полетел к царю зверей льву. «Человек все девять лесов вырубит, — пожаловался орел. — Где мы теперь жить будем, где детей своих вскормим?» Сбежались лесные звери, слетелись лесные птицы. Посоветовались они и решили — надо послать королька к громовержцу Перкунасу. Маленькая птаха королек взвилась в небо и пропала из виду. Услышал Перкунас о том, что задумал человек, и разгневался не на шутку. Ему-то ведь тоже несподручно в чистое поле молнии метать.
А кузнец до самого вечера дубасил тяжелым молотом и выковал топор, который девять лесов мог единым махом повалить. Человек поднял топор, замахнулся, привстав на цыпочки, да так, что острием небо расколол. Перкунас рассвирепел и как ударит! Рассыпалось в прах поместье, рухнуло в пропасть, а человек, ставший великаном, обратился в камень.
А из расколотого неба хлынул дождь. Девять лет и девять дней лил этот дождь. И наполнил озеро до краев.
Когда люди забрасывают в озеро сети, они вытаскивают их искромсанными на куски. Это топор Лесоруба поработал. Если лунной ночью приплывешь на середину озера и глянешь вниз, то непременно увидишь на дне каменного человека с поднятым топором. Но горе тому, кто увидит его: Лесоруб призовет смельчака к себе.
Так появилось наше озеро. По сей день мы называем его озером Лесоруба или просто Лесным…»
Никогда не задумывался Марчюс, сколько правды, а сколько выдумки в этом рассказе. Красивое предание, родное и милое сердцу — как лес, как озеро, как поля, по которым ты бегал с детства.
— Да уж, — пожимает плечами Крейвенас, — если бы камень Лесоруба не лежал на дне озера, его бы давно раскололи и уложили в фундамент.
Человек ты мой, ведь правда… Мало ли что случалось. Неподалеку от лесничества Скроблы торчал у дороги огромный валун, который звали Наполеоновым седлом. Взорвали. Или вот, скажем, березняк Марчюкониса. Вырубили его. А могли ведь расти да расти березы. Да разве кто спросит нас, стариков? Нет, для молодежи мы пустое место: ничего не смыслим, ничего не знаем. Свалились с телеги сто лет назад, а телега катила и укатила. А мы на месте торчим. Над нами только посмеяться можно, а уж выслушать… Да что там скажут старики? В книгах не такая еще мудрость уложена. А сказки слушать им некогда. Да и какая от них выгода! Молодым ведь всюду выгоду подавай. Выгребут на озеро и непременно удочку прихватят — рыбы наловят; а не поймают ничего, вернутся злые. В лес идут — с кошелкой для ягод или там грибов. Перед новым домом сажают дерево фруктовое, не ясень, не тополь, не березку — какая от них выгода? И цветов под окном больше не посадят. Всюду им выгоду подавай. И не пробуй перечить. Есть кому за тебя подумать. И никто у тебя не спросит: «Ну как, дядя?..» Разве что Дайнюс иногда…
— Немного сейчас, говорю, молодежи в деревне, а таких, как Дайнюс, и вовсе нет.
Шаруне поворачивается к отцу, трет руками голени.
— Комаров-то сколько!
— Дайнюс помнит о Лесорубе и о Дубе повстанцев… Он все помнит и знает.
— Подумать только — Дайнюс! — Фыркнув, Шаруне вскакивает с бревна, набрасывает полосатое полотенце на плечи.
— Забыла уже, как с ним…
— Ну зачем вы, папа…
— Ты уже взрослая, пора о семье подумать. Дай боже тебе хорошего мужа получить. Если что… Дайнюс…
— Не сватайте мне его, папа. Ни о каком замужестве я не думаю. Пожить надо!
— Как это — пожить? Детей пора рожать, дочка.
Шаруне хлопает в ладоши и смеется каким-то странным смехом. Долго смеется, через силу, а потом замолкает, отворачивается и крепко затягивает под подбородком углы полотенца.
— А вам, папа, много счастья от этой кучи детей, что на свет пустили?
Словно колом отца по голове.
— Я Полине свою кровать уступила, — торопливо говорит Шаруне. — Боится Стяпонаса будить. Как повалился на кровать, так и храпит.
Ее голос срывается, она часто-часто дышит.
— Спокойной вам ночи.
И убегает по росистой траве.