— Товарищ Смалюконис, пресса в шкафу, посмотрите.
— Почему не на столе?
Поглядывает на телят, щупает лоб одному, другому, поморщившись, добавляет, что плохо чистят закуты, поилки тоже не ахти что… Почему в «Единстве» у Тамашаускаса все так и блестит, сразу видно, что человек заботится о приплоде… то есть привесе…
За фермой Юргис Сенавайтис сгребает с земли навоз и швыряет в кучу.
— А где же техника? — спрашивает Смалюконис.
— Есть и техника. Все на жатву бросили.
Сенавайтис кладет обе руки на черенок вил и пялится мутными глазами на Смалюкониса.
— Не узнаешь, начальник?
Посмотрев на Сенавайтиса, Смалюконис как-то слишком уж беззаботно отвечает:
— Район большой, населения много… Каждый день новые люди…
— Да где уж тебе меня узнать. Высоко взлетел…
— Вы так говорите, товарищ… Кто вы?..
Тракимас дергает Смалюкониса за рукав и шепчет:
— Не обращайте внимания, лучше пойдем.
Но Смалюконис любит все выяснить до конца.
— Вы, товарищ, видно, обознались?
Сенавайтис хихикает:
— Да я тебя знал, когда ты был, можно сказать, вот с эту кучку навоза…
— Сенавайтис, кончай! — бросает Тракимас, но Сенавайтис и слышать не хочет.
— Костюмчик черный, башмачки блестят, в школу идет, булочку жует, что мама испекла… А я бандитов тогда бил! Твою жизнь защищал…
— Народный защитник? Сенавайтис? Что-то вроде помню… Но как это вы? — Смалюконис растерянно обращается к председателю. — Опустились…
— Может, выпил человек немножко.
Сенавайтис не слышит и не видит Тракимаса.
— Тогда ты даже в пионеры не записался, мамочка не пустила А сейчас белая «Волга», начальник! Я-то с винтовкой ложился и вставал, Советы создавал. А сейчас… Да нет, не жалуюсь, что так вышло. Я никакой работы не гнушаюсь. А правда — она всегда глаза колет. Мой первый партбилет бандиты прострелили. Вот тут! — Сенавайтис задирает рубашку, выпячивает мохнатую грудь, помеченную рваным шрамом под левым соском. — Тут! На два сантиметра выше — и в сердце, можно сказать. В сорок девятом, пятого октября.
Смалюконис растерян; достав из внутреннего кармана пиджака белый платок, смахивает пот с лица, долго трет ладони; словно стесняясь наготы Сенавайтиса, отводит глаза, кусает губы.
— Ваше прошлое… былые заслуги, какими бы они ни были, еще не дают права.
Запнувшись, машет рукой — хватит, мол, — и, по-всегдашнему прямой и степенный, удаляется от фермы. Тракимас с минуту стоит, потом подбегает к Сенавайтису:
— Что ты наделал? Пень ты неотесанный!..
Когда Тракимас открывает дверь комнаты, мать спрашивает:
— А гость где?
Он устало подходит к круглому столу, на котором аккуратно расставлены большие и маленькие тарелки. Посреди красуется бутылка коньяка. Откупоривает. Потом садится на диван, откидывается на спинку.
В дверях, сложив высохшие руки, стоит мать. В чистом платье, с белым передником. Смотрит на сына и молчит.
Без семнадцати три, надо спешить, и Дайнюс, не дожидаясь, пока мачеха подаст мясо, сам берет из шкафчика; мелькает мысль: может, не стоило самому, еще подумает чего, а то брякнет словцо; да ладно, некогда ему, да и Зося… то есть мачеха, ни разу еще не попрекнула; зря он переживает…
— Ужас сколько работы на складе! — Отец, широко расставив локти на столе, дует на ложку. — Везут и везут, едва поспеваем через веялку пропускать.
В эти дни он редко обедает дома — трудно вырваться, — довольствуется бутербродами. И Дайнюс только вчера да сегодня пришел — сейчас по соседству работает, а так — не будешь ведь терять час-другой в такое вёдро.
— Добавочки, Зосяле, — просит отец.
— Мадонна, сколько раз тебе повторять! Иди кушать, все давно остыло! Хватит телевизор смотреть.
Из соседней комнаты доносится музыка, голоса; видно, идет фильм, от которого Мадонну трудней всего оторвать. Наконец, Зося уходит туда с тарелкой.
— Смотри, только не разлей! — слышно из соседней комнаты.
Отец неуклюже встает, долго скребет поварешкой в кастрюле. За последний год он крепко сдал, смотреть на него тяжело — до пенсии пять жатв (ведь в жатву самая для него работа), как и дотянет… Но только ли работа сгибает его в дугу, спутывает ноги?
Без пятнадцати. Но почему я не беру салата?
— После работы сразу домой приходи, — говорит мачеха. Конечно, не ему, Дайнюс даже головы не поворачивает.
— Почему? — Отец держит ложку на весу, на стол капает суп.
— К портнихе еду.
Ложка плюхается в тарелку.