Тракимасу бы сказать: «Спокойной ночи!» и уйти — так было бы лучше, он это знает, но почему-то забывает и сон и гнетущую усталость.
— Смех да и только, — оживленно говорит он. — Бабахнул директор и как закричит: «Взял!» Мы сбежались, а кабана и след простыл. Умора…
— А вы? — задыхаясь, шепчет Регина. Ей уже не смешно, она больше не смеется.
— Что… я?
— Вы никого не убили?
— Даже не выстрелил.
— Какой из вас охотник!
Ее пальцы теперь медленно взбираются по рукаву, грудью она теснит Тракимаса. Сбрось-ка ты пиджак, пень неотесанный, расстели под вишенкой и позови присесть. Какая красивая ночь, скажи. Потом запрокинь голову. Давай звезды посчитаем, скажи. А потом? Неужели ты слеп, ничего не видишь. Нет, нет… А вдруг она взаправду?.. Не первый день видишь, какими глазами она на тебя смотрит, как следит за каждым твоим движением, ловит каждое слово. Сам ты ведь тоже охотно с ней болтаешь, шутишь, тебе хорошо с ней… Она же тебя… Глупости! Какой может быть разговор о любви, когда самый близкий человек предал его. Глупости. Бери, что само идет в руки. Протяни руку и хватай. Сорви яблоко, давно уже созрело. Не ты, так другой надкусит. Бери…
Жесткие руки Тракимаса сжимают плечи девушки; она трепещет, словно пойманная птица в горсти.
— Регина, ты ждала… меня?
Зазвенели колокольчики смеха, словно по земле покатились.
— Солнце ждала.
— Регина, ты ни о чем не думаешь, — глупо выпаливает он, конечно, глупо: мужчине не положено говорить так; глаза смотрят над головой девушки; мир летит куда-то стремглав.
— А ты? — она говорит «ты», и Тракимас думает: «Все вскачь!.. Куда она спешит?..»
— Ты же знаешь, что я…
— Председатель, да? — усмехается Регина. — Хочу, чтоб ты хоть раз в жизни забыл о своем положении.
— Это нетрудно, Регина, спору нет… Но ты хоть задумалась?..
Снова эти колокольчики.
— Ты такой рассудительный, страшно…
Снова смех. Но это уже не колокольчики; слух режет звон бьющегося стекла.
— Иногда женщины не зря от таких рассудительных…
Снова смех.
— Что ты сказала, Регина? — наконец-то доходит до него.
— В шутку я… Тебя никто не обвиняет…
— А кого же винят, Регина? Кого винят?
— Да в шутку я… Разве не знаете…
— Кого же винят?
— Которая бросила, ту и винят… Она не стоит вас… тебя…
Пальцы Тракимаса разжимаются, руки опускаются, и он говорит:
— Пойдем по домам, Регина. — Он едва справляется с дрожью в голосе. — По домам пора…
Делает шаг назад, потом — в сторону.
— А может, я заблудилась, не знаю, где мой дом, — часто дышит Регина.
— Рассветет, и найдешь.
Огибает ее, словно камень на тропе, чувствуя спиной ее презрительно-растерянный взгляд. Да, того, кто отталкивает протянутые женские руки, мужчиной не назовешь.
— Кто же вас дома ждет? — догоняют его колокольчики смеха — пронзительные, колючие. — Думаете, о н а вернулась?..
Тракимас поворачивается к фигуре, белеющей во тьме у вишенника:
— Это мать моих детей, и ты не говори так, Регина…
— Мать…
— Не говори! — криком прерывает он ее. — Моя жена не тряпка на дороге, которую каждый волен ногой пинать. Молчи!..
Ночь тиха, далеко слышен крик, но он остается без ответа.
Спешит Тракимас, подгоняет себя, бежит, не оборачиваясь. Лишь у дома замедляет шаг. Каждый раз, возвращаясь с работы, хозяйским взглядом окидывает деревню — старые и новые дома, забетонированные фундаменты, возведенные стены… Так и сейчас окидывает он взглядом погруженные в летнюю ночь росистые огороды и сады, колкое жнивье и золото яровых, утыканные фонарями постройки ферм на пригорке… Всегда поздним вечером он бросал взгляд на деревню… Но куда сейчас подевался душевный трепет от того, что во всем этом есть и частица тебя? Почему сейчас ты смотришь с равнодушием, словно по обязанности? А может, просто… боишься перешагнуть порог своего дома? Кто ждет тебя?..
Бесшумно открывает дверь, бесшумно закрывает, чтоб никого не разбудить. Все спят глубоким сном; скоро начнет светать. Вешает на стену ружье, снимает патронташ и осторожно кладет на тумбочку. Садится на край белой постели. Надо снять башмаки, раздеться и растянуться наконец. «Надо… надо…» — повторяет он эти слова, но смысла вроде не улавливает. Долго сидит, облокотившись на колени, свесив голову.
Негромко скрипит дверь, в проеме появляется хрупкая фигурка младшего сына. Она сиротливо застывает, и Тракимас не может сказать ни слова — у него перехватывает горло.