— Спи.
— А ты почему не спишь? — спрашивает Марюс.
— Спи, сынок.
— Дай руку, а? — просит Марюс, и Стяпонас дает ему руку; мальчик обеими ручками сжимает его пальцы.
На кухне скрипит кровать — мать перевернулась на другой бок и захрапела с посвистом.
Тикают, хромая, усталые стенные часы.
Мальчик заснул, и Стяпонас осторожно отнимает руку, выходит. Стоит под кленом, яростно скребя пальцами за пазухой, впитывает утреннюю прохладу — до того хмельную, что голова идет кругом, и Стяпонас, пошатнувшись, опирается плечом о шершавый ствол. Голубеет серое предрассветное небо, на востоке уже занимается заря. Добрую тишину не может нарушить даже пронзительный щебет ласточек, и Стяпонас слышит, как под рубашкой колотится сердце — тревожно и больно почему-то.
Медленно идет по саду, пахнущему росистыми яблоками, взяв с травы румяный кислый паданец, откусывает и швыряет в крапиву под забором. Словно вор, крадется мимо хлева, мимо гумна, топчется на тропе, ведущей к озеру, медленно бредет по луговине. Руки в карманах брюк, голова низко опущена, но глаза внимательно глядят исподлобья, все подмечают, вбирают в сердце, запоминают на долгие годы вперед — кто знает, когда он вернется. И вернется ли?.. Неизвестно. Да, в городах прожил больше половины своей жизни, но черная прохлада земли, зелень полей, голубизна озера, видно, до последнего вздоха будут тянуться за ним. Ведь все это — из детства, из той поры, когда все настоящее. И все же пути назад нет. Да и ни к чему все это. Деревня для Стяпонаса — страна детства, в которую не возвращаются. Красивая страна, добрая, но все мосты к ней сожжены. И он, словно лось, познавший волю, ширь полей и свою недюжинную силу, задохнулся бы в загоне.
Небо все ярче алеет; оно в огненных брызгах. Меркнет белесый кружок луны, подмигнув, гаснет утренняя звезда. Над озером стелется белый туман, в прибрежных тростниках просыпается рыба. Издали доносится плеск воды и скрип уключин. Из-за ольшаника появляется лодка — ранний рыбак плывет попытать счастья.
Стяпонас спускается к воде, смотрит вдаль и вспоминает, как тонул когда-то, а Миндаугас вытащил его словно мокрого котенка. Счастье, что не один купаться пошел, Миндаугас здорово плавал, прыгал в воду со склоненной ольхи; все мальчишки глядели на него, выпучив глаза, и мечтали когда-нибудь так же суметь. Велика важность, что отец отправил Миндаугаса учиться — они все равно оставались друзьями, а летом не расставались ни на шаг, даже спали в одной кровати — точнее, болтали до утра, и мать потом никак не могла добудиться, сердилась на них — ведь в хлеву мычала не выведенная в поле скотина.
Стяпонас нагибается, смачивает руки летней, не остывшей за ночь водой, влажными ладонями проводит по небритым щекам. Видит на мелкой гальке белую ракушку. Берет ее, подбрасывает в руке и, глубоко вздохнув, поднимается на пригорок. Солнце взошло уже; зарделись верхушки елей в лесу, в вышине зазвенел жаворонок, в ольшанике защелкал соловей. Широко раскрыв глаза, Стяпонас осматривает такой родной и такой чужой мир, потом опускает голову и бредет домой. Все быстрей и быстрей перебирает ногами, словно испугавшись, что опоздает в дорогу.
В избе шумно, все успели встать. Полина одевает Марюса — тот клюет носом и капризничает. Шаруне причесывается перед зеркалом. Лицо посерело, припухло, глаза заспанные. Мать бегает из сеней к летней кухне, где жарится глазунья — на скорую руку, другой завтрак не приготовила. Отец сидит под окном, положа руки на стол, и смотрит куда-то. Может, на ржаные колосья, вставленные в пустой стакан. От вчерашнего вечера стоят. Затаенная боль отца непонятна Стяпонасу; он криво усмехается, но все-таки сдерживает готовую сорваться шуточку. Сейчас — как нарочно сейчас — вспоминает он, как отец лупил мать хлыстом здесь на полу, как в ярости сбил его с ног… И как скакал на лошади через всю деревню да хлестал его прутом по спине, покрикивая: «Из дому бежать! Из дому!..» Вспоминает блеск штыка, разрезавшего картину, вспоминает далекие горы, упавшие в дорожную пыль… И свою по-детски ужасную клятву: «Вырасту и не прощу тебя, отец! Никогда тебе этого не забуду».
Теперь-то уж точно нет смысла думать об этом — разве отец виноват в том, что твои глаза смотрят вдаль и ищут другой смысл жизни!
Стяпонас сжимает кулаки, в горсти лежит ракушка. Вертит ее в пальцах (когда-то они с Миндаугасом нанизали ракушки на ниточку; индейское ожерелье, — сказал Миндаугас) и сует в карман.