Нукает, причмокивает, дерет глотку, словно его самого хлещут. Всегда он так. Начинает первый и чешет впереди, высуня язык. И с косой так, и с плугом… Из последнего надрывается, ногами-руками за землю держится. Но земля уходит из-под ног. Настанет такая минута, уйдет насовсем…
Андрюс вздрагивает — снова мелькает эта проклятая мысль, обжигая его огнем, и Андрюсу кажется, что Маркаускас вот-вот обо всем догадается.
— Поше-ол! — кричит он изо всей мочи, отгоняя криком страшные мысли. Но мысли — не воронье на пашне, криком не вспугнешь.
«За землю все можно. За землю, как сейчас помню, брат брата…»
…В тот год Андрюс вернулся от хозяев, когда начали копать картошку, так и не выдержав до конца года. Хозяева-братья делили землю, грызлись, что псы, дрались, судились. Андрюс плюнул — и домой. Оно конечно, дома тоже не пироги, но день тут поработает, день — там. Так и ходил поденщиком в родной деревне, в соседние села забредал — копал картошку, чистил хлева, потел на молотьбе. Вставал затемно, чтоб успеть к завтраку: прозеваешь — никто не предложит, и будешь вкалывать до обеда на голодный желудок.
У Мачюты как раз мяли лен. И Андрюса кликнули на помощь. Надо ведь и яму растопить, и последить, чтобы лен равномерно подсыхал, и погрузить снопы на телегу, и выгрузить. Работы — только успевай поворачиваться. Андрюс успевал.
Женщины и девки на бугре под старыми липами трепали языками Но еще громче стучали мялки: чах-чах, та-тах, та-тах! Словно дружная песня летит над полями, схваченными первым морозцем.
Весело работать миром. Каждый день ходил по толокам, если бы только звали. И если б всюду была… Если б она тоже ходила, Альбинуке-то. Когда оба в школу бегали, была девочка как девочка, писклявая какая-то, но вдруг Андрюс заметил: выросла, похорошела. Совсем уже не та пискля… В самый раз то, что ему нужно.
— Альбинуке, а вечером парни придут? — спрашивают девушки.
— Придут… придут… — тарахтит мялка хозяйской дочки.
— А музыканта звала?
— Звала… звала…
Швырнула пучок к другим, схватила немятого льна и снова — чах да чах, та-тах да та-тах!
— Андрюс, прибавь дыму! — кричит Альбинуке.
Андрюс хватает огромное полено и, словно спичку, швыряет на головешки. Потом вскакивает на телегу и с грохотом слетает с горки: осталось еще немножко льна, дрова нужны.
Вечером в горнице скрипка пиликала одну и ту же мелодию, и Андрюс долго собирался с духом, чтобы пригласить Альбинуке. Как говорится, будто голый в крапиву прыгать примеривался и все не смел. А она с одним потанцует, и тут же ее подхватывает другой. Наконец и он оторвался от лавки, подтянул штаны:
— Так, может, и мы…
Альбинуке кружилась легко, будто перышко, а Андрюс топтался, как медведь. Хотел сказать ей что-нибудь, но не знал, с чего начать.
— Помнишь, как я тебя в речку толкнул? — наконец выдавил он.
— Я учителю наябедничала, а он тебя на колени поставил.
— Ага, весь урок в углу продержал, холера! — вспомнил Андрюс и тут же испугался сорвавшегося ругательства. Замолчал и теперь уже ждал, чтоб кончилось наконец это пиликанье и он мог бы забиться в свой угол.
Когда все расходились, Андрюс нечаянно столкнулся с Альбинуке в сенях, схватил ее руку, подержал в своей и нырнул в звездную ночь.
В рождественский пост пошел к Мачюте рожь молотить. Вдвоем с хозяином бухали цепами, вытряхивали снопы. В открытую дверь гумна Андрюс видел, как по двору снует Альбинуке. Других двух ее сестер он и не замечал, а вот Альбинуке все как магнитом притягивала взгляд.
— Чего ты там увидел? — спросил Мачюта.
Андрюс растерялся:
— Гляжу — авось снег пойдет.
Мачюта помолчал и, потуже затянув сноп, сказал:
— Дочерьми господь не обидел, а вот сына — ни одного. А без второго мужика, хоть хозяйство у меня и небольшое, никуда.
— Правда, дядя. А дочки у вас пригожие.
Мачюта ухмыльнулся в усы.
Встретил как-то Альбинуке на дороге. Слово, другое и — «с богом!..».
— После Нового года опять служить уходишь? — догадалась спросить Альбинуке.
— Ухожу, Альбинуке.
— А то бы на посиделки приходил…
У Андрюса в голове трезвон — словно колокола ударили: о чем это она? Неужто вспомнила, как вместе лен мяли, или…
— Я вернусь, Альбинуке. Это уже последний год у чужих… Еще посмотрим — я ведь хозяйский сын!
Ляпнул Андрюс и застеснялся — тоже мне хозяйство… Но как ни крути…
— А как же, а как же, — сказала Альбинуке. — Ну, так будь здоров, может, не скоро свидимся.
— Если только Альбинуке… Я бы прибегал вечерами. А что мне… Если только Альбинуке слово…