— Минутку, минутку. Вы хотите сказать, что и Рим…
— Ну, что Иудея была провинцией Рима, вы знать обязаны, — с изумлением воззрился на него Эверштейн.
— Да, знаю, знаю… но не хотите же вы сказать, что вся территория римской империи изначально была…
— За всю территорию не скажу, — сокрушенно покачал головой Эверштейн. — Но таки значительная ее часть… Ведь до римской цивилизации была хазарская, достигшая беспримерного культурного уровня. И это сейчас никем не отрицается, благо мы, хазары, хорошо умеем хранить свои документы. У нас есть Ветхий Завет — прекрасно разработанная история. Все нас завоевывали — все, кому не лень. Потому что, начиная с известного культурного уровня, нация уже не может зверски сопротивляться — она, если бы даже и хотела, не способна отступить на предыдущую ступеньку эволюции. В этом вся досада, вся трагедия истории… Но ирония ее в том, что нацию, достигшую такой высоты, до конца тоже не истребишь. У Господа все предусмотрено. В такой нации достигается высочайшая внутренняя солидарность — основанная не на этнической, а на этической близости. Ты мне брат не потому, что мы родились в одном месте, — так рассуждать умеют и ваши примитивные землячества, — а потому, что у нас одна культура. Зов культуры сильнее зова крови, понимаете вы это? Когда нация этого достигает, уровень взаимопомощи в ней исключительно высок — вот Исаич и завидует. Римляне нас поработили, не скрою. Римляне попытались нас искоренить, свалив на нас казнь бродячего проповедника, которого они же и распяли. Видели вы «Страсти Христовы»? Это, значит, мы Христа распяли… Из этого потом целая религия выросла, любимая религия завоевателей, вера для рабов: терпи, и воздастся. На том свете. А здесь не ропщи. Ее все завоеватели быстренько приняли — римляне, гунны, ваши любимые русы… Знаете, как Владимир крестил Русь? Дело было в хазарской столице Цецар, километров на двести по Днепру выше нынешнего Киева. Загнали всех в воду — женщин, стариков, детей… И не выпускали, пока не согласились перейти в новую веру. Называлось «крещение». Некоторые так и утонули.
Волохов уже не знал, смеялся ему или плакать. Он отлично представлял себе способы подгонки летописей и свидетельств под любую требуемую версию — в конце концов, ему за это платили деньги. Он все ждал, что Эверштейн засмеется или потрет ручки в своей манере — «Ловко? Смотрите, Штирлиц, как старина Мюллер перевербовал вас за пятнадцать минут и без всяких этих штучек!» — но ничего подобного не происходило. Эверштейн был серьезен, как проповедник. И об очередной катастрофе хазар, частично потопленных в Днепре жестоким русским князем Владимиром, он рассказывал с тем же скорбно-многозначительным лаконизмом, с каким говорил о прочих трагедиях своего народа, слишком культурного, чтобы сопротивляться варварству.
— Ну, а что все-таки насчет сорочинской клятвы? — спросил он, хотя все ему уже было понятно.
— А насчет сорочинской клятвы — в тот самый год, после первого разгрома хазаров руссами, порабощенные хазары поклялись под горою Сорочин никогда больше не работать на этой земле, пока она будет чужая. Прекратить сопротивление, коль скоро оно бессмысленно, — незачем губить свои и чужие жизни, нас и так немного оставалось, — и искать любые лазейки для выживания и сохранения своей веры. Но на чужой земле — не работать: не пахать, не сеять, не строить. Какие у хазар землепашцы — вы, может быть, видели в кибуцах. Но пахать, пока там хозяйничаете вы… Сами пашите, это теперь ваша земля. В тысяча девятьсот девятнадцатом нам было показалось, что на этот раз — победа… И тогда, если помните… Меморандум от 20 декабря читали?
— Я 20 декабря родился, — хмуро признался Волохов.
— Таки я вас поздравляю с таким совпадением! В один день с Ве-Че-Ка, какая честь! — кривлялся Эверштейн. — Но позвольте вам заметить, что 20 декабря случилось еще как минимум одно великое событие. Так называемое Главбюро евсекций при ЦК КП(б) приняло постановление о том, что еврейского вопроса не существует. Не существует, и все! Я вам процитирую, — он взгромоздил на нос тяжелые очки и жестом фокусника извлек из ящика стола зеленоватую брошюру с закладками на нескольких страницах, словно такие просветительные беседы ему приходилось проводить уже не раз. — Так, так, так… это все бла-бла-бла… вот: «РСФСР стала Родиной для еврейских трудящихся, защищавших ее с оружием в руках, — никакой другой страны им не нужно. Права на Палестину полностью принадлежат трудящимся массам арабов и бедуинов». Не читали? Газета «Правда». И до самой середины тридцатых искренне ведь полагали, что сумеем возродить национальное государство, как вам это понравится! Нас, конечно, пугали. Раввин Мазе даже сказал, что революции делают Троцкие, а расплачиваются за них Бронштейны. Что вы хотите, тысяча лет под пятой. Таки перепугались. Но боевитые ребята не перевелись — пятнадцать лет мы держали страну, и это были не самые плохие пятнадцать лет. Вся индустриализация, вся коллективизация…