Неподалёку от штаба на Николаевской улице располагалась кондитерская Анны Тимофеевны Павловой. Хозяйка обитала тут же, у неё и квартировала гимназистка Зина Кондратьева, чьи родители жили в 25 верстах от Шадринска в селе Осиновском. В 20-е годы XX века Николаевскую и Весёлую улицы переименуют соответственно в улицы Ленина и Либкнехта. Но пока имена этих товарищей в Шадринске были мало кому известны, за исключением, пожалуй, Андрея Жданова и его немногочисленных приятелей по политике.
Революционно настроенный молодой прапорщик не сторонился рядовых солдат, здоровался с ними за руку, обращаясь: «Товарищ!» В сословном обществе с извечным делением на «голубую кровь» и прочее «быдло» такое поведение было смелым и не находило понимания у командования полка. Но прапорщик Жданов, похоже, и не стремился к такому пониманию — он явно предпочитал офицерскому кругу общество шадринской интеллигенции. Преподавательница женской гимназии Мария Ивановна Пашкевич, у которой училась Зина Кондратьева, позднее вспоминала жениха своей ученицы: «Он не был франтом, не следил за своей внешностью, как обычно другие офицеры. Одевался небрежно, шинель на нём как-то висела мешком, зимой ходил в больших растоптанных валенках… Словом, человек не тем был занят»{55}.
Прибывший на побывку в Шадринск 26-летний унтер-офицер пограничной стражи Александр Арыкин, служивший в Маньчжурии и входивший в харбинский кружок РСДРП, добавляет детали в зарисовку внешности Жданова в начале 1917 года: «…Смуглый молодой человек с усиками, подстриженными по-английски, в серой шинели с погонами прапорщика, в чёрных, несколько стоптанных валенках»{56}.
Сообщение об отречении царя было получено в Шадринске 2 марта 1917 года от телеграфистов железнодорожной станции. Несколько дней город был в тихом недоумении — простой народ по вековой привычке безмолвствовал, разночинцы притихли в радостном предвкушении перемен, а городские верхи ждали, как повернутся события в Петрограде. Наконец 6 марта состоялось чрезвычайное заседание городской думы, на котором присутствовали командир 139-го полка полковник Архангельский, председатель уездного земства Стефановский и полицейский исправник Подгурский. «Отцы города» заявили, что присоединяются к Временному правительству и поспешили добавить, что реформирование городской думы и земского самоуправления считают преждевременным.
Крестьянство Шадринского уезда привычно ждало разъяснения ситуации у приходских священников. 13 марта состоялось собрание духовенства города и уезда, на котором батюшки, недавно певшие «аллилуйя» богохранимому монарху, одобрили отречение и постановили считать историю государственной церкви «двухсотлетним параличом».
Как видим, первоначально революция в Шадринске была верхушечным торжеством привычного уездного конформизма. Казалось, всё остановится на отмене монархии, а революционные беспорядки ограничатся далёкой столицей. Но подавляющее большинство населения страны к 1917 году влачило столь чудовищное и жалкое существование, что покачнувшаяся система была уже обречена.
Для представления уровня жизни в той России стоит дать краткое описание социально-экономической ситуации Шадринского уезда. В 1917 году в нём проживало 370 тысяч человек и было всего два города — сам Шадринск и Далмато-во, «заштатный город» с населением в несколько тысяч. То есть 95 процентов населения было крестьянским. Проведённая Министерством земледелия имперская перепись 1916 года по Шадринскому уезду дала следующие результаты: почти 14 процентов крестьян были безземельными, 27 владели клочком в одну-две десятины, 29 имели минимальные земельные наделы, лишь 29 могли быть отнесены к середнякам и только около одного процента — к зажиточным и богатым. Пятая часть крестьянских хозяйств уезда не имела и одной лошади, а десятая часть не обладала даже коровой.
Передел земли в сельских общинах проходил один раз в 10—15 лет. Земельный надел имели право получать только лица мужского пола — на девочек, родившихся в семье, отец земельных наделов не получал. Если в семье рождались только девочки, отец всё равно получал лишь один надел. Таких «многосемейных», но «однонадельных» хозяйств в уезде было 11 процентов.
После совершения передела зажиточные крестьяне (тот самый один процент) скупали у бедняков душевые наделы, иногда на срок до следующего передела. Они же скупали у «общества» земельные наделы отсутствующих или умерших крестьян.
На территории уезда располагались три крупных помещичьих землевладения, обширные «казённые» земли Крестьянского поземельного банка и богатейшие в Екатеринбургской епархии церковные земли. Самым крупным помещиком (хотя и сильно уступавшим церкви в размерах земельной собственности) был шадринский купец третьей гильдии Протопопов. Местные крестьяне рассказывали о нём так: «Пожалуй, не жил трезвый-то, всё больше пировал. Отец его дурел. В праздники услаждали их старики: в беги бегали, боролись за стакан водки, за двугривенный. Все желали как-то убрать их. Утеснение земли сделалось…»{57}
Накануне революции в уезде более половины крестьянских хозяйств обрабатывали землю сохой и деревянной бороной, менее половины имели плуги. Несколько более сложный сельхоз-инвентарь — сеялки и т. п. — могли позволить себе только три процента крестьянских хозяйств. В Шадринском и ближайших уездах Пермской губернии в начале XX века неурожайными, то есть голодными для многих крестьян, были 1901, 1906, 1910 и 1911 годы. Не сгустим краски, если скажем, что две трети из 95-процентного крестьянского населения уезда жили в бедности или откровенной нищете, многие из них существовали впроголодь, фактически на грани выживания.
Но и в относительно благополучных на фоне полунищей деревни городах значительную часть составляли откровенно обездоленные. Даже небольшой купеческий Шадринск в начале XX века уже не мог обойтись без пролетариата. В городе работали паровые мельницы, овчинно-шубные мануфактуры, большой винокуренный завод Поклевскогокозелл, несколько мастерских по изготовлению сельскохозяйственных орудий и четыре пимокатных завода, производивших войлок и валенки — основную зимнюю обувь Сибири. В 1909 году в Шадринске вступила в строй большая прядильно-ткацкая фабрика братьев Бутаковых. В 1916 году на ней уже работало почти тысяча человек. Всего же на всех предприятиях города в 1917 году насчитывалось около двух тысяч рабочих. Таким образом, фабричные рабочие и их семьи составляли треть населения небольшого города.
Относительно приличным было положение рабочих на фабрике Бутаковых, где был девятичасовой рабочий день при весьма низкой зарплате. На винокуренном заводе рабочий день составлял 12 часов. Как шутили местные пролетарии, «если ничего не заработал, то всё равно, что был на работе у Поклевского»{58}. В кондитерской Павловой, той, у которой квартировала невеста нашего героя, рабочий день наёмного пекаря у печи составлял 15 часов.
Рабочий день в пимокатных мастерских («малухах») начинался в 12 ночи и заканчивался в шесть вечера, с трёхчасовым перерывом на еду и отдых. Статистические материалы о пимокатном промысле в Шадринском уезде использовал ещё В.И. Ленин в работе «Развитие капитализма в России». Будущий вождь революции относил Шадринский уезд к районам с развитой кустарной промышленностью, где развитие капитализма привело к разорению кустарей и превращению их в наёмных рабочих: «Гигиенические условия пимокатного промысла крайне неудовлетворительны — невыносимая жара, масса пыли, удушливая атмосфера… Естественным результатом является то, что кустари выдерживают не более 15 лет работы и кончают чахоткой»{59}.
Неудивительно, что в Шадринске были распространены туберкулёз и иные инфекционные заболевания.
Ещё больше осложнила ситуацию мировая война. Мужские руки и в городе, и на селе были основным инструментом работы и выживания. Но к 1917 году из русских областей империи в армию призвали половину трудоспособных мужчин.