Здесь товарищ Жданов вновь несколько отлакировал события для придания им большей партийности. В действительности официально он будет демобилизован из армии только в декабре 1917 года. В июле же он был исключён не «из офицеров», а из офицерского собрания — «за унижение чести русского офицерства», выразившееся в слишком дружеских отношениях с рядовыми и симпатиях к большевикам. Исключавшие Жданова офицеры не могли знать, что этот странный двадцатилетний прапорщик со временем получит золотые погоны генерал-полковника, вынесет самую страшную городскую осаду в истории человечества и маршалы сильнейшей армии мира будут первыми отдавать ему честь.
Вероятно, это исключение лишь придало прапорщику большую решимость на избранном им пути. Газета «Исеть» в 108-м номере от 1 августа 1917 года писала: «В субботу, 29 июля, в Шадринске организовалась партия социал-демократов-интернационалистов. Председателем бюро избран А.А. Жданов».
В те дни социал-демократами-интернационалистами именовались «левые меньшевики», сам Ленин аттестовал членов этой фракции «полубольшевиками». Но в условиях провинциального Шадринска фактически это была группа ориентировавшихся на Ленина местных большевиков и близких им меньшевиков. Поэтому в советское время этот день, 29 июля 1917 года, считался официальной датой создания городской большевистской организации.
Местные эсеры в это время были заняты выборами в городскую думу, большевики Жданова в них не участвовали. При этом на предвыборных митингах наш герой всё же призвал поддержать список эсеров, так как другие претенденты на места в гордуме — кадеты и прочие — были, по его мнению, ещё хуже. В итоге эсеры погрязли в предвыборных дрязгах и судах вокруг выборов. К тому же из них стала выделяться фракция левых эсеров, всё более склонявшаяся к лозунгам большевиков.
Так что «большевик», или, по строгим ленинским меркам, тогда ещё «полубольшевик» Жданов был своим человеком в эсеровской газете «Исеть», заменявшей большинству читающих шадринцев окно в мир. Наш герой был одним из постоянных её авторов и любимцем немногочисленной редакции.
Обязанности редактора летом 1917 года исполнял склонный к периодическим запоям эсер Жернаков, которого все знакомые звали просто по отчеству — Евгенич. Провинциальному изданию вечно не хватало корреспондентов и авторов, поэтому раздражительный Евгенич брал для «Исети» статьи и заметки из губернских и центральных газет. Их он вырезал ножницами, и острый на язык Жданов прозвал это привычное занятие редактора «стрижкой».
Николай Буткин подрабатывал в «Исети» секретарём, позднее он так описывал типичный визит нашего героя в редакцию:
«Раза три в неделю приходил А. Жданов. Его приходу Евгенич всегда был рад — он никогда не приходит "пустым", а приносил с собой заметки от солдат или партийцев, всегда острые и злободневные, или садился в комнату № 3, где писал сам.
Приход Жданова всегда вносил некоторое оживление из-за замечаний по нашему адресу.
Опишу хотя бы одно типичное посещение. Андрей начинал разговор с Жернаковым:
— Стрижёшь?
— Стригу.
— Выходит?
— Всякое бывает.
— Опять эсеровщину в газету протащишь?
— Иди ты к чёрту.
Разговор кончен. Начинает подковыривать меня:
— Николай, запиши меня в очередь на подписку. Пока я занимаюсь, очередь подойдёт.
А какая очередь, если не каждую неделю приходит по одному подписчику.
Уходит в комнату № 3. Во избежание помех — закрывает двери. Некоторое время в комнате тихо. Думаю — пишет.
Примерно через полчаса слышен тенор Андрея:
"Чёрные брови", — начинает он. "Карие очи", — подхватываем мы с Евгеничем — он басом, а я веду второй голос, сливаясь то с Андреем, то с Евгеничем…
"Чёрные брови", — запевает Андрей. В голосе появляются мягкость, задушевность, сожаление о чём-то далёком и прекрасном. Изменившийся голос Андрея действует на нас. Смотрю из своей комнаты на Евгенича. Он сидит на стуле. Глаза устремлены вдаль. Выстригать бросил…
Кончаем мы песнь. Красота её, стройность исполнения, музыкальность, скрытая тоска в содержании вызывают у меня удивительное чувство светлой грусти. Хочется видеть эти удивительные глаза, эту прекрасную девушку. Что же — нам с Андреем по 21 году.
Да, бывают такие люди — у Андрея не только музыкальность, но и талант, умение прочувствовать и передать содержание каждого слова песни. Только талант может проникнуть в каждую фразу, оттенить её голосом, придав ему неповторимый оттенок…
А у открытого в моей комнате окна стоят человек десять. Слушают. Слышу разговор: "Хорошо поют".
Вот и судьи нашлись.
Минут через десять начинаем новую песню, нашу любимую: "Уродилась я девушкой красивой, / Красива да бедна, плохо я одета, / Никто замуж не берёт девушку за это. / Я с двенадцати лет по людям ходила, / То качала я детей, то коров доила".
Горька доля девушки. Грустная песня, даже гонит слезу. У окна слушателей ещё больше, даже просить начинают. Мы не гордые — поем: "Ой, у лузи", "Ой ты сад ли, мой сад", "Липу вековую" — всё русское, задушевное. Поём час и больше, пока из комнаты № 3 не послышится голос Андрея: "Ребята, я опять запаздываю". Встаёт и уходит из редакции…»{71}
В конце июля 1917 года Андрей Жданов неожиданно стал весьма популярным у всех шадринских обывателей, без различия политических пристрастий и вкусов. Причина была вроде бы далёкой от политики, но совсем без неё летом революционного 1917 года конечно же не обошлось.
У студенческой молодёжи Шадринска существовала традиция устраивать на Ильин день (20 июля) благотворительные вечера с представлениями и танцами. Собранные средства предназначались в помощь нуждающимся студентам. В этот раз Жданов и его друзья-студенты, сочувствовавшие большевикам, решили провести свой Ильин день, устроив студенческий вечер с концертом на сцене клуба Общества взаимопомощи приказчиков, там же, где находилась комната, выполнявшая роль штаба местной организации РСДРП. Но после июльских событий в Петрограде и обострения политического противостояния большинство шадринских студентов — дети состоятельной интеллигенции и купечества — отнеслись к идее «большевистского» концерта отрицательно. В итоге от участия в вечере под благовидными предлогами отказались и нанятые заранее профессиональные артисты.
Известие о вечере уже распространилось по городу (даже продали первые билеты), и отказ от проведения мероприятия был бы равносилен политическому поражению. Сочувствовавшие социал-демократам и левым эсерам студенты решили проводить вечер собственными силами, но сомневались, что публика придёт на такое любительское мероприятие. И тут вмешался Жданов. Вот как об этом вспоминает Н. Буткин:
«Из декораций — три комнаты и лес с речкой, — я нашёл нечто похожее из старых декораций театра. С большим трудом разыскали летние костюмы для мужских ролей, женщины обошлись без нашей помощи.
И всё-таки боялись провала, да не только провала — горожане, узнав из афиш фамилии артистов, могли просто не пойти на вечер. Они были бы правы, т. к. никто и никогда из нашего кружка на сцене не играл.
И тут выступил А. Жданов: "Всё будет хорошо. Сами убедитесь. Я сегодня напишу афишу, завтра т. Петров отпечатает, утром 18-го расклеим по городу. Двух дней горожанам читать хватит".
А. Жданову поверили, не зная, какова будет афиша. Риск огромный, но иного выхода нет…»{72}
И здесь наш герой проявил явный талант в той области, что сейчас называют «пиаром», а в эпоху могущества Жданова именовали «агитацией и пропагандой». Он нашёл нестандартный подход к решению проблемы, обратив слабость любительской труппы в её достоинство.
Через несколько дней по городу были расклеены необычные афиши под броским заголовком «Без разрешения начальства». Текст этого ждановского творения сохранил для нас семинарист и будущий врач Буткин:
«Из студентов никто и никогда на сцене не бывал. Они не имеют права и не собираются причислять себя к артистам.