– Да мне пофиг, – Коган закурил, заслоняя огонек зажигалки от ветра. – Важно то, что опять придется тащиться на пароме, а если пролив заштормит из-за этого ветра, переправу тоже могут закрыть!
– Типун тебе на язык!
– Лучше типун, чем опоздать на процесс!
– А как же ты с типуном будешь участвовать в прениях?
– Тут уж мне и десять типунов не помешают.
– Нет, ну вот что это такое?! – раздался у них за спиной резкий, немного визгливый голос. Наташа с Ефимом синхронно вздохнули: "О-о-о, Господи, опять этот придурок из пятого вагона! И не надоело ему?".
– Выхожу из вагона прогуляться на свежем воздухе, а должен вместо этого ваш дым глотать! – не унимался лысеющий сутуловатый мужчина лет сорока.
– На платформе курить разрешается, – спокойно сказала Наташа, наступив на ногу уже наливающемуся злостью Ефиму, – вот разрешающий знак.
– Зна-ак! – передразнил пассажир. – Знак вы мне показываете! А что дети выходят побегать и тоже должны вашей вонью дышать – это вас не колышет? Знак стоит, значит, можно совесть терять? Сами травитесь и других заставляете!
В пятом вагоне ехала большая группа детей лет семи-восьми с воспитателями.
– Трогательная забота о детях, – не утерпел Коган, – а не вы ли утром в Ельце ругались с их воспитательницей и грозились написать жалобу начальнику поезда из-за того, что эти самые дети носятся и лазают по полкам, не давая вам спать, и всю постель вам истоптали грязными пятками, дергают двери и развели в вагоне помойку? Напомнить, как вы сцепились с воспитателями? Вы еще сказали, что такое стадо нужно в клетке перевозить, как мартышек, и грозились сбросить с поезда на ходу того, кто еще раз полезет через вас на верхнюю полку! А теперь вдруг с чего-то вы стали защитником детей!
Скандалист угрожающе запыхтел, но тут Наташа потянула Ефима за руку:
– Фима, пошли! Или ты хочешь задержаться в Липецке?
– Фима, – передразнил скандалист, – ох, много воли вам нынче дали!
– Чего?! – рявкнул Коган, сжимая кулаки.
– Не всех вас в войну перешлепали, а жаль! – скороговоркой выпалил скандалист и спешно протолкнулся в свой вагон, ввинтившись в толпу гомонящих детей.
Коган рванулся следом, но проводница остановила его:
– Пройдите в вагон, граждане, поезд отходит через три минуты!
– Ну, подстерегу я этого г…ка, – в купе Ефим никак не мог успокоиться, – пойдет в сортир, а я его мордой в унитаз насую, как кота! Эх, жаль, туалеты сейчас био, чистые, не то, что раньше, вот в старый бы его…
– Сломаешь технику, – предупредила Наташа, – в био посторонние предметы совать нельзя, он даже от салфетки испортиться может.
– Штраф заплачу, компенсирую стоимость ремонта, но этого ушлепка проучу за его язык поганый, помяни мое слово! – ярился адвокат.
Наташа понимала, что сейчас успокаивать и отговаривать Когана бесполезно, да и сама готова была наподдать скандалисту за его слова.
– Расовая дискриминация, – негодовал Коган, шумно хлебая воду из бутылки, – и ведь не докажешь, никто не слышал в вокзальном шуме! Хитрый, гад, знает, как нахамить и безнаказанным остаться! И сейчас, небось, сидит в своем плацкартнике и радуется, что так легко ушел! Ладно, повстречаю я его наедине, – зловеще посулил адвокат.
– Фима, охлади мотор, – попросила Наташа, – а то вместо процесса окажешься в отделении.
– Да я его только слегка жизни поучу, чтобы язык свой скользкий на привязи держал, – заверил ее Коган.
На технической стоянке поезд простоял больше часа. Устав слушать колкости Ефима по поводу вида за окном – заросший, дичающий фруктовый сад, раритетная водонапорная башня, разбитая проселка и стадо коров, флегматично разбредшихся у насыпи в поисках еды – Наташа достала смартфон и вышла в коридор – "Ну хоть сигнал тут есть!".
– Слушай, тут та-акой ветер! – воскликнула в трубку Белла, и Наташа живо представила, как подруга эмоционально округляет черные глаза. – А вид из внутреннего дворика – пусти-вырвусь! Море – хоть картину пиши. Жанна и Лэтти так и делают. Спрятались под навесом от ветра, поставили мольберты и изображают штормовое море. Лэтти говорит: жаль упускать такой вид! Вот же малахольные! А ну как сдует!
Наташа улыбнулась. 35-летняя вдова дяди Вилибалда Виолетта (в семье – Лэтти) и ее 16-летняя дочь Жанна были лучшими подругами, и с трудом верилось, что еще три года назад Жанна была ожесточенным задерганным подростком, а Лэтти мечтала сдать "это чудовище" в интернат для трудновоспитуемых детей.