– Да, конечно, – согласился я. – Разумеется, зайду. Иначе зачем я здесь?
И я прошел внутрь. Разулся, снял куртку, шарф, шапку, повесил всё это добро и устремился в зал. Вся квартира после исчезновения Мирай как будто исказилась. Явно потускнели некогда яркие тона. Обои уже не казались живописными, мебель не вызывала чувства уюта, картины и религиозная утварь, будто сговорившись, держали в напряжении. За окном – серое небо. Я бы даже сказал, серейшее. Именно в тот день мне чудилось, что это небо – самое тоскливое и самое депрессивное из всех, что я когда-либо лицезрел. Мириады зданий сливались с ним, придавая общей картине немыслимую меланхолию. Мельком пролетали птицы; гвалт автомобилей, фур, мотоциклов и невесть чего еще нагло давил на воспаленный мозг. На сердце – безумная тревога.
Пока Маргарет готовила мне чай (подозреваю, проливая в него свои слезинки), я тупо глядел на серость за окном и не мог ни о чем толком думать. Опять сплошная каша. Как бы я ни напрягал извилины, ничего не выходило. Словно мозг мой стал глаже льда. И от этого, безусловно, становилось больно и хотелось отдать всё, лишь бы снова начать думать.
Миссис Прайс воротилась в зал и, подрагивая руками, поставила мне на столик свежий чай. Я сделал один скромный глоток и тяжело вздохнул.
– Вообще никаких следов? – спросил я у Маргарет.
– Никаких. Точно испарилась, – ответила она, прислонившись к двери и скрестив руки.
– Странно, – только и сказал я и попытался снова думать. Бесполезно. Вновь ничего не вышло. Я отхлебнул еще немного чая.
Глаза миссис Прайс выглядели даже не помутненными. Они, казалось, вообще потеряли цвет и были серыми, точь-в-точь как тучи за окном. Конечно, скорее всего, мне так лишь казалось. Но отрицать, что в этом ее траурном взгляде отчетливо отражались мыло и веревка, было невозможно. Настолько она была подавлена и сломлена.
– Вообще ничего не пойму! – воскликнул я, закрыв глаза и от головной боли стиснув пальцами виски. – Это просто нереально. Вдруг это всё – сон? Я, может, сплю? Что думаете, миссис Прайс?
– Хватит нести ересь, Рэй, – мрачно скинула она. – Всё по-серьезному дерьмово.
Не сказав больше ни слова, ретировалась куда-то в коридор. Судя по дальнейшим звукам, – в ванную.
«Точно. Сном этот кошмар оказаться никак не может, – подумал я. И обрадовался: наконец-то смог нормально выстроить хоть какую-то мысль. – Иначе я бы уже давно проснулся. А таким пыточным и реалистичным сну никогда не бывать. Не то я бы прямо во сне умер от сердечного приступа…»
В те минуты, проводимые в унылой обстановке квартиры Прайсов, я чувствовал себя крайне паршиво. Оно и немудрено, конечно. Однако паршивость эта, точно как и небеса за окном, впервые проявилась с такой силой. Я как мог сдерживал себя, чтобы не встать резко и не заорать зычно на весь дом. Чтобы не разбить что-нибудь и чтобы в состоянии аффекта не покалечить себя. Как мог сдерживался…
Я покинул квартиру, не представляя, о чем говорить с Маргарет. Повезло, что ничего не разнес в их квартире, хотя очень хотелось. Оказавшись на улице, в попытке сделать несколько глубоких вдохов я вдруг начал задыхаться. Ни с того ни с сего. Просто из ниоткуда – как будто горло перекрыло. Колени подогнулись, и я камнем рухнул на мостовую, схватив себя за горло. Сердце бешено колотилось, ноги словно перестали слушаться. Вот оно – мое первое настоящее чувство отчаяния.
К счастью, то был лишь выверт психики, который быстро прошел, и меня отпустило. Я встал и, отключив телефон, направился гулять по округе. С целью проветриться. Но всем нутром я чуял, что ни черта у меня не получится. Это невозможно. Как бы я ни хотел, чтобы всё происходящее вдруг обернулось ирреальным сном или ошибкой Вселенной, всё было взаправду. И покоя мне не видать теперь никогда. Я так думал и почему-то в это верил.
Домой вернулся довольно поздно, к девяти пополудни. Вернулся «мертвым» и, не почистив зубы, толком не поев и даже не переодевшись, провалился в беспамятство, нелепо распластавшись на диване в гостиной[8].
Всё дальнейшее – как в тумане. Я не ходил в школу три или четыре дня. Звонили моей маме, та звонила мне, и пришлось соврать, что заболел. Это время я, скрывшись от общества, посвятил разным мыслям и прогулкам. Конечно же, это помогло, но несильно. В один день я всё же решился пойти в школу. И стоило мне там появиться, как на меня сразу вскинулись друзья. «Где ты пропадал? Почему не отвечал на звонки и СМС?» – вопросы, которые я услышал первыми, переступив порог школы. Вразумительного ответа не дал, но смог кое-как отвертеться, сказав, что было очень плохо. И не соврал ведь.
8
Частичка боли Рэя от потери любимой нашла свое отражение в печальной и задумчивой композиции во второй части саундтрек-альбома – «Voices of the Void», голоса Пустоты, которые никто не слышит. –