Со временем монолог о всяких мелочах вдруг иссяк, и непонятно было, чего ждать дальше. Мирай глядела на меня отрешенно, со слегка приоткрытым ртом. Она будто хотела мне что-то сказать. Что именно – я не совсем понимал. Но было чувство. Этим взглядом Мирай как будто бы посылала мне сигнал, в котором четко сформулировала то, чего она ждет. И тут меня неожиданно осенило. Я тщательно прошелся по коридорам памяти и выудил оттуда всю известную мне информацию о Мирай Прайс. И пришел к удручающему выводу.
Неряшливость, характерная для Мирай, была вызвана далеко не ленью. Она точно знала, кем является. Среди тысяч слов ее монолога я выделил несколько примечательных особенностей. Первая – у Мирай явные проблемы с самооценкой. За весь рассказ о своей повседневности, на удивление, она затронула себя лишь пару раз, что нездорово. Вторая – у нее проблемы с одноклассниками, да и в целом с социумом. В ее интонациях при повествовании об учениках класса явственно слышались нотки чинного возвышения. Как будто она принижала себя перед ними; они всегда лучше во всём, независимо от их характера и личности. И вероятно, сами эти одноклассники не горели желанием общаться с Мирай, и нелюбовь к ней подспудной злобой прорывалась наружу язвительными шутками и, скорее всего, даже физическими задираниями. Возможно, дело было в ее успеваемости, а иначе почему она так брезгует о ней говорить?
Это всё, что я смог понять, пока сидел рядом с отрешенной подругой. Она хотела поделиться со мной бо́льшим. Хотела рассказать о том, что сжигает ее душу, ведь по глазам это было видно. Но почему-то не могла. Скорее всего, не могла раскрыться и другим тоже, возможно – даже собственной матери. Вернее, другим не хотела, силилась как можно глубже закрыть в себе свои проблемы. А вот мне показать себя настоящую она очень даже хотела. Да вот только опять же почему-то не могла. И всё, на что она была способна в те минуты, – это смотреть на меня невидяще и смиряться с невозможностью вымолвить хоть слово. Однако возможность-то была. Ей как будто просто не хватало сил на это. Я ни в коем случае не хотел бы сделать ей хуже. Я хотел попросить довериться мне, ведь, ей-богу, чувствовал, что она желает именно этого.
– Послушай, Мирай… – начал было я.
– Да? – тут же оживилась она.
– То, что ты пытаешься быть веселой, хорошей и милой одновременно, при этом скрывая всё, что гложет душу, в себе, – это, конечно, супер, но… не для тебя. Мирай, прошу, поделись со мной своими невзгодами. Я выслушаю – это самое минимальное, что могу для тебя сделать. А потом посмотрим, что можно из всего этого вывести. – На лице моем затеплилась улыбка, я старался всем своим видом показать участие и заботу.
Мирай сначала помрачнела, дыхание ее участилось, взгляд поник.
– Чистой воды эгоизм, – сказала она, наигранно надувшись.
– Эгоизм тут как раз таки от тебя! Не давать другим узнать о себе – вот он, в чистейшем виде. Тебе же самой легче станет.
Она посидела еще с минуту в молчании, не снимая мрачной тени с лица, а потом все-таки ответила, едва слышно:
– Ладно… расскажу.
– Я внимательно слушаю. – И превратился в слух.
Мирай немного помялась, а потом выдала:
– Сначала ответь: улыбаться и делать всех вокруг счастливее проще, чем загружать их и без того загруженные головы собой?
– Мирай…
– Нет, правда. Ответь.
Я сглотнул ком в горле, а затем всё же выполнил просьбу, твердо отчеканив:
– Нет. Не проще.
– А? Почему?
– Так ты только разрушаешь себя еще больше. С каждым днем всё сильнее и сильнее. Гораздо проще – это выговориться и понадеяться на помощь. Вот мой ответ.
– Но тогда ведь люди не будут счастливыми, если привнести в их жизнь свой негатив…
– Откуда такие мысли вообще? – вдруг вскинулся я. – Люди – существа социальные! У них априори есть свойство помогать друг другу. Иначе они никто и ничто в этом мире. – Я успокоился, набрав побольше воздуха в легкие. Мирай в это время сидела с поникшей головой. – Извини, что повысил голос. В общем, ничего такого нет в том, чтобы просто раскрыться. Поэтому я тебя прошу, лично захотел, заинтересовался, понимаешь? Расскажи же уже.
Она легонечко вздохнула и начала свою исповедь:
– Знаешь, каково это – находиться в обществе счастливых людей, будучи при этом несчастной? Каждый ведь счастлив по-своему, и вот я гляжу на всех них в классе, на все эти улыбки, и веду себя зеркально. Но в то же время мне невыносимо грустно. Если бы не мои старания, я бы вообще не вписывалась во весь этот пейзаж. Это очень больно – улыбаться сквозь силу, пытаться радовать других, а потом понимать, что те ничего не дают в ответ. Но из-за привычки ты продолжаешь радовать всех, а потом убиваешься, когда остаешься наедине. И говорить об этом тоже больно, прости.