— А мы готовы на этот, как вы говорите, пустяк раскошелиться и на все пятьдесят, если не возражаете.
— Ну, пятидесяти тысяч она никак не стоит, — отмахнулся пренебрежительно мыслитель. — Впрочем, очень может статься, — тут же опроверг он себя, — ей, в известном смысле, и цены нет, если вдуматься. Но именно что вдумываться в истинную ценность мысли, мысли, так сказать, в чистом виде… едва ли кто в наше время станет тратить на это серое вещество.
— И все-таки о чем она, ваша книга? Ведь под письмом насчет нее, что я получил, подписи людей, которые и сами чего-то стоят.
— Я никого ни о чем не просил! И вообще все это было сделано без моего участия! — вспылил неожиданно Сухарев. Помолчал, глубоко задумавшись, пожал плечами: — О чем?.. Даже если бы я сам знал, в двух словах этого не скажешь… Да и зачем вам? Вы же это делаете ради рекламы, если уж начистоту?
— Допустим. Но пятьдесят тысяч даже для рекламы сумма приметная.
— А я и не прошу пятидесяти. Дайте ровно столько, сколько будет значиться в счете издательства. И вообще, ведите все расчеты не со мной, а с издателем, я в этом мало что смыслю, не больше, чем, извините, вы в философии.
— И все-таки, о чем ваша книга? Я ее, естественно, непременно прочту, прежде чем на что-либо решиться. Естественно, мое мнение ни вас, ни издателя ни к чему не обязывает, я — всего-навсего финансист, но должен же я знать, на что деньги трачу! Так о чем? — настоял он. — О национальной идее? Так в письме сказано.
Сухарев долго смотрел на него, как показалось Грачевскому, не то сочувственно, не то насмешливо.
— Национальных идей, молодой человек, не бывает. Это заблуждение гордыни или самообольщения. Во всяком случае, национальная идея, как и все национальное, не рукотворное дело. Ее нельзя ни измыслить, ни сформулировать. А мертворожденную матрицу вроде «самодержавие, православие, народность», или, в переводе на советский лад, «патриотизм, партийность» и еще что-то в этом же духе, выдавать за нечто всеобъемлющее… на это много ума не надо. Национальными у всякого народа могут быть только исподволь, ненасильственно, на протяжении всей его исторической судьбы сложившиеся в силу саморазличнейших обстоятельств характер, традиции, предрассудки, мифы, представления о самом себе как об определенной, самодостаточной части человечества. То есть то, что для краткости называется культурой… Идея же в том смысле, как вы ее, по-видимому, понимаете, — субстанция узко прагматическая: устройство организма государства, необходимое и полезное с точки зрения тех, кто стоит во главе его, какое удобно им, — вот и вся ваша идея.
— Ну, это уже забота политиков, а не философов, — возразил Иннокентий Павлович. — Даже, с вашего позволения, финансистов, деловых людей, администраторов…
— Мыслителей, — твердо возразил Сухарев. — То есть людей, способных извлечь из всего этого вашего винегрета нечто общее, глубинное, объединяющее, извлечь корень в окончательной степени.
— Какая же идея, в вашем смысле слова, у России? — Иннокентий Павлович вдруг устал от этого невнятного разговора, он ему просто надоел, как и сам сидящий напротив него краснобай.
— Иными словами, насколько я вас понимаю, какая идеология?.. Но, увы, должен вас огорчить — с этим покончено. Впрочем, вовсе и не «увы», а напротив, слава богу. Век всеохватывающих, обязательных к исповедованию и исполнению идей, иначе говоря — идеологий, кончился! — И ударил обоими кулаками по столу, да так и оставил их на виду.
Иннокентию Павловичу снова бросился в глаза якорь на его правой кисти. Его так и подмывало спросить Сухарева, как совмещается эта полублатная отметина с обликом чистой воды мыслителя, за которого он себя выдает?
Сухарев перехватил его взгляд и, как бы вновь прочтя его мысли, сказал с нескрываемым ироническим превосходством, которое раздражало Иннокентия Павловича во все время их застольного диспута:
— Вас, судя о всему, удивляет и мой костюм, вернее, отсутствие такового? Так это я пекусь не о теле своем, а о духе — не нами сказано: «В здоровом теле — здоровый дух». Каждый божий день, как каторжник на галерах, просиживаю штаны за письменным столом, не вылезаю из библиотек и архивов, но при этом непременно зимою — лыжи и купание в проруби, летом — походы на байдарке по какой-нибудь забытой богом реке, подальше от содомов и гоморр столичных. — И повторил, как из катехизиса непреложную истину: — «В здоровом теле — здоровый дух», очень рекомендую.