— Вы убеждены, что он окончательный? — нехорошо усмехнулся Иванов. — Надеюсь, у вас найдется и время, и здравый смысл, чтобы еще раз подумать. Семь раз отмерь, как говорится…
— Уже отрезал, считайте, — едва сдерживая себя, коротко ответил Иннокентий Павлович. — И зарубите себе на носу, что я не свою собственность защищаю, а — Москву. А она не продается ни за какие ваши суммы. И я за нее буду стоять, пока жив. И да поможет, как говорится, мне Бог. И вот что… Дождемся господина Петрова, или, как его там величать прикажете, Левон Абгарович, надеюсь, уже ответил на все его вопросы, и будем считать, что этого нашего с вами разговора не было. Извините, у меня и без того масса неотложных дел.
— Что ж, подождем Сергея Алексеевича. Не думаю, что ответы вашего заместителя его полностью удовлетворили. А что до нашего с вами этого разговора, то уж не обессудьте, многоуважаемый Иннокентий Павлович, а продолжить его воленс-ноленс нам еще придется. А между делом вы все ж таки думайте над моим предложением, думайте, думайте, авось что-нибудь у нас и придумается!
— Рюмочку коньяку на посошок? — как можно вежливее предложил Иннокентий Павлович и сам разлил коньяк в фужеры. — В любом случае не повредит.
— Охотно, — согласился Иванов, протянул руку чокнуться с хозяином. — За благополучный успех нашего с вами дела, если не возражаете.
— Я бы уточнил — за ваше безнадежное дело, как говорят в народе.
— Наше, — поправил его Иван Иванович, — наше, Иннокентий Павлович.
Чокнулись, выпили. В это время как раз вошли в кабинет Афанасьев и Левон Абгарович. У представителя Налоговой инспекции вид был хмурый, не предвещавший ничего хорошего, у Абгарыча же, напротив, лицо лучилось жизнерадостностью.
— Обо всем договорились? — спросил у него Иннокентий Павлович.
— Не договорились, — ответил за Абгарыча Афанасьев, — а всего-навсего оговорили дальнейшее. И должен сказать, что я остался совершенно не удовлетворен тем, как ведется отчетность в банке, далеко. Вопросов у меня только прибавилось.
— Это, не обижайтесь, не вопросы, а сплошной анекдот, — с той же лучезарной улыбкой отмахнулся Абгарыч.
— Что ж, — поднялся из-за стола Иван Иванович, складывая свой ватман и пряча его в портфель, — плохой результат — тоже результат. До скорого, по всему видать, свидания, Иннокентий Павлович. Был рад с вами познакомиться. Пойдемте, Сергей Алексеевич, у нас с вами дел тоже не меньше, чем у Иннокентия Павловича и… — вопросительно взглянул на Тер-Тевосяна.
— Левон Абгарович, с вашего позволения, — с еще более сияющей улыбкой отрекомендовался тот.
— Леон Абрамович, запомню, — усмехнулся Иван Иванович, — авось еще пригодится. Что ж, делу время, потехе час, — и пошел к двери, сопровождаемый так и не попрощавшимся с хозяевами Афанасьевым. На пороге остановился, сказал вполоборота Иннокентию Павловичу: — И все же — думайте, Иннокентий Павлович, думайте, у вас еще есть время. — И закрыл за собою дверь.
— Ну? — поднял на Абгарыча глаза Иннокентий Павлович.
— Анекдот, чистой воды провинциальный анекдот! Но в воздухе запахло паленым, — не успев стереть с лица улыбку, отозвался тот. — Самое время звонить по 01.
Теперь, проезжая всякий раз мимо зазывного, на глазах выгорающего на солнцепеке полотнища, Иннокентий Павлович ловил себя на мысли, что, по всему видать, обстоятельства складываются так, что не скоро дойдут у него руки до этого особняка, да и дойдут ли вообще. И что надо бы ему хоть, может статься, напоследок еще разок заглянуть в этот дом, с которым было связано у него столько радужных надежд…
А колесо, запущенное, естественно, не Иваном Ивановичем Ивановым, а некой неведомой, неосязаемой, ни цвета, ни запаха не имеющей, но, несомненно, реальной, во плоти и крови, всесильной рукой, неотвратимо завертелось, набирая обороты, и уклониться от его все на своем пути сравнивающего с землей державного бега было, видать, никому не по силам.
Куранты на Спасской башне, на этот раз как бы с поощрением, гулко пробили полночь. Пробравшись, как и в первый раз, узким проходом между фасадом и тяжелым полотнищем, он добрался до парадной двери и, к удивлению своему, нашарил рукою вместо давешнего старинного кольца обыкновенный электрический звонок в витиеватой, раскрытым цветком, розетке. Не без опаски пренебрегши этой нежданной переменой, Иннокентий Павлович нажал на кнопку и услышал из гулкой пустоты вестибюля механические птичьи трели. Звонить во второй раз не пришлось, поскольку дверь тут же отворилась и перед ним предстал все тот же, как он, собственно, про себя и ожидал, Михеич, на этот раз облаченный не в викторианских времен полосатую жилетку, а в синюю швейцарскую куртку с потускневшим золотым галуном на обшлагах.