— След свежий, ещё и края не обсыпались. И шерстинка... шерстинка...
Блёклые, старческие губы растянулись в улыбке.
— Ай-яй! — воскликнул он. — Не глупая Оелун. Ай-яй, не глупая! Да и почему у Есугей-багатура должна быть глупая жена?.. Вздорная и дурная кобылица бывает только у жеребца, который хромает на четыре ноги... Не глупая Оелун.
Он поднялся, сказал убеждённо:
— Оелун уехала на арбе, колёса обмотала войлоком. Найти её следы в степи трудно, но можно.
Он же, Курундай, определил, куда направила своих волов Оелун.
— К Онону она не поедет, — сказал он. — Такое было бы слишком просто для женщины, которая догадалась обернуть колёса арбы войлоком. Нет...
Из-за пояса халата Курундай вытащил плеть с коротким черенком, повертел в пальцах и вдруг резко и сильно выкинул вперёд, указывая направление.
— Она пошла вот так!
Черенок плети чётко указал путь меж холмов.
Поднявшееся над горизонтом солнце высветило стоящего подле юрты старика и, необыкновенно продолжив тенью вытянутую его руку и черенок плети, чёрной полосой устремило их в степь.
— Хе-хе-хе, — задребезжал смешок Курундая, — мудрая Оелун... Мудрая... Но искать её надо на этом пути...
Курундай не ошибся.
Урак не стал возражать, хотя мог ткнуть пальцем в любую сторону и спросить охотника: «А почему не так?» И ответить было бы, наверное, нелегко. Да, Урак был убеждён, что Курундай указывает правильно. Он молча сунул ногу в стремя, кинул тело в седло.
— Вперёд! — скомандовал нукерам.
Он всё ещё не знал, как ему поступить.
Время дождей прошло давно, степь просохла и гудела под копытами коней, как медный котёл. Когда солнце поднялось над окоёмом на два копья и кони начали запотевать, Курундай неожиданно натянул поводья, останавливая резвого жеребца.
Легко, почти не опираясь на стремя, спрыгнул на землю, шагнул к одиноко торчавшему в ковылях кусту. Обошёл со всех сторон, присел на корточки. Нукеры, не слезая с коней, окружили старика. Он вскинул голову и пронзительно и зло закричал:
— Прочь, прочь! Истопчете всё, как я найду следы и что скажу нойону? Прочь!..
Урак раздражённо взмахнул рукой.
Нукеры отъехали в сторону.
Урак помедлил, перекинул ногу через луку, подошёл к Курундаю. Но прежде чем он заговорил с ним, увидел: одна из веток сломана. Там, где обломился сучок, белым выдавала себя свежая кора. Ветка была сломана не позже чем вчера ночью. Кора не успела обсохнуть на солнце и потемнеть.
Курундай, сидя на корточках у куста, сказал, не поворачивая головы:
— Ночь была безлунна. А волы обязательно выйдут в степи на одиноко стоящий столб, дерево или куст. Их тянет на столб, как мошку на огонь костра. Оелун могла не заметить куст. Было темно. Вот и не отвернула в сторону.
Он поднял на Урака красные, наполненные слёзной мутью глаза. В глазах было торжество охотника, настигнувшего дичь.
А глядеть так Курундаю на нукера не следовало.
Урак неожиданно для себя понял, что ему надо сделать.
Решение, сразу и властно овладевшее им, родилось не только из обиды, нанесённой Таргутай-Кирилтухом, но из чего-то большего. Скорее всего, оно замешалось на разговорах о смерти Есугей-багатура, на толках о случае с кузнецом Джарчиудаем и, конечно, на сострадании к Оелун, за которой они, полсотни крепких мужчин, гнались по степи, как гонится свора собак за оленухой с оленятами.
Упоение гонкой присуще слабому. Сейчас, сейчас он настигнет гонимого, вонзит зубы в затылок, и тёплая кровь омоет рот.
Урак не был слабым.
— Хе-хе-хе... — рассыпал смешок старик Курундай. — Вот и эта лиса не ушла от нас. Хитрая лиса...
Смех этот — едкий, дребезжащий — неприятно поразил Урака.
Курундай поглядывал и поглядывал на старшего нукера. Толокся на корточках у его ног. Урак разглядел шею Курундая, выглядывавшую из воротника халата. Шея была как стебель сухой полыни. Если чуть придавить — она хрустнет слабыми позвонками.
Дробный смешок оборвался.
Урак вновь увидел глаза Курундая. Но сейчас взгляд их был иным. Жёстким и предупреждающим.
— Поспешила Оелун, — сказал старик, — поспешила... Вот и сломала куст. — И добавил: — Все мы спешим.
Последние слова, показалось Ураку, прозвучали как предостережение для него.
«Да он — мангус, — подумал Урак, — читает в чужих головах».