— Слава Аллаху.
Пророком многословия, которым Всевышний наделяет большинство женщин, она не страдала, хотя иными, и многочисленными, пороками он её не обошёл.
Шах начал разговор издалека. Мать слушала, ничем не выражая интереса, однако Ала ад-Дин Мухаммед слишком хорошо её знал, чтобы понять — каждое слово она ухватывает и запоминает накрепко. Это выдавали сухие, длиннопалые её руки, унизанные перстнями и кольцами. Длину пальцев увеличивали выхоленные и тщательно оберегаемые ногти, на которые были одеты узорчатые, изысканной работы, золотые китайские колпачки. В напряжённом разговоре Теркен-Хатун не замечала, что шевелила пальцами, и колпачки пощёлкивали, ударяясь друг о друга. Под это лёгкое пощёлкивание шах рассказал о необходимости укрепления восточных пределов державных, сказал и о своей просьбе — при этом он, увы, склонил голову — обратиться к кыпчакским эмирам с призывом всеми силами и помыслами послужить её сыну в стремлении стать твёрдой ногой на востоке.
— Пришла пора, — сказал Ала ад-Дин Мухаммед, — сокрушить Самарканд. Самаркандский султан Осман, хотя мы и выдали за него мою дочь, упорно смотрит на восток и уже полностью предался гурхану кара-киданей Чжулуху, поклоняющемуся нечестивому Будде. Мы не знаем, что ждёт дочь, как не знаем и о нашем будущем, ежели не возьмём Самарканд под свою руку.
Золотые колпачки на пальцах Теркен-Хатун щёлкнули громче обыкновенного. Покровительницу вселенной и веры можно было любить или ненавидеть, но отказать ей в сообразительности было никак нельзя. Теркен-Хатун в мгновение подсчитала, сколько богатств принесёт сыну Самарканд, если он завладеет этим городом, славящимся на весь Восток своими ремесленниками, менялами и торговцами. И тут же быстрый её ум прикинул, что достанется ей от этого жирного и сладкого плова.
— Хорошо, — прервала она сына, — я соглашусь помочь тебе, но только при одном условии.
— Каком условии? — спросил шах, даже не подозревая, что потребует мать.
Отчётливо выговаривая слова, покровительница вселенной и веры сказала:
— Ты выдашь мне с головой везира Хереви.
— Что?! — вскакивая с места, воскликнул шах. — Что?!
Будто не слыша сына, Теркен-Хатун так же отчётливо повторила:
— Везира Хереви... Самарканд стоит такой головы.
На губах её появилась нежная улыбка.
11
Оелун теперь и впрямь жила, как степная волчица. И жилище её было скорее логовом зверя, нежели укрытием человека. В пещере, вымытой в высоком берегу ручья вешними водами, она могла укрыться с сыновьями от дождя, но всё же это была звериная нора, в которую заползали через узкий проход, заваливая его за собой сушняком. И это накладывало отпечаток на всю их жизнь.
С тех пор как они поселились здесь, Оелун ни разу не слышала смеха сыновей.
Целыми днями семья собирала съедобные коренья, рыбачила или расставляла сплетённые из ивы и конского волоса силки на тарбаганов, зайцев или птицу. Взять крупного зверя они не могли, на то не хватало ни сил, ни умения. Для крупного зверя нужен был мужчина-охотник. Темучин попытался из отцовского лука подстрелить косулю, но пущенная стрела пролетела с десяток шагов и упала в траву. Косуля прянула в сторону и скрылась в кустарнике. Лук Есугея был для Темучина слишком тугим и неподатливым. Мальчик не мог натянуть тетиву. Оелун, однако, увидела, как у Темучина, после неудачи, зло и упрямо поджались губы, вскинулись плечи. Волна тепла, может быть впервые за последнее время, толкнулась в груди Оелун.
Она поняла — сын научится владеть луком.
Наибольшей заботой Оелун были волы и кони, которых они увели из куреня. Их надо было пасти, но так, чтобы не попасть на глаза и случайному человеку в степи. Это было не просто, и Оелун решила зарезать волов, мясо высушить на солнце и оставить на зиму. Сейчас они могли рассчитывать на рыбу и зверя, но зимой, когда замёрзнет ручей, а степь накроет снегом, надеяться на удачную рыбалку или охоту было трудно.