Он хлопнул ладонью по лакированной крышке низенького стола.
Гонцы, кланяясь и приседая, выпятились в раздвинувшиеся в стене двери. И, так же кланяясь и приседая, вышли из покоев управителя писцы, заносившие каждое слово с границ империи на вечные пергаменты.
Управитель прикрыл глаза, ожидая. Наконец он услышал ставшее привычным с годами:
— Мой господин, повелевай.
Управитель, однако, не открыл глаз и не поторопился с распоряжениями. Он знал, что сказанное им будет тотчас исполнено. Беспрекословное подчинение было таким же строгим постулатом в Цзиньской империи, как неизменность и незыблемость.
Не это сейчас занимало мысли управителя.
Он думал о другом.
Десятилетиями с гребня Великой стены не только наблюдали за степью. Долгими же десятилетиями в палатах императорских и правительственных дворцов тщательно обдумывали, как и куда направить происходящие в степи события. Искусству управления народами учатся годами, так как это самое сложное из искусств. За ошибки здесь платят головой.
Степь нуждалась в железе, меди, тканях. Такая зависимость была постоянной. А коли есть зависимость — можно диктовать условия.
Но и это было не всё.
Степные нойоны были людьми гордыми, и навязывать им свою волю не всегда представлялось возможным. Гордыню нойонов использовали по-иному. Их сталкивали друг с другом, потворствуя то одному, то другому, или впрямую споспешествуя в борении против соседей. Жестокость, вражда, гнев раздувались за Великой стеной, как костёр. «А в гневе, — как говорили в степи, — и прямое становится кривым, и гладкое корявым». Однако гнев, ожесточение и ярость в целом народе — опасный инструмент. Эта игра управителя была сложной, многоходовой, требовавшей большого напряжения ума и воли. В ход шло всё — подкуп, наветы, подставы, тайные и явные убийства. Неизменным оставалось одно: главным средством проникновения в степь была торговля.
Через степь пролегали великие караванные дороги, и купец был желанным гостем в каждой юрте. А коли гость — почётное место у очага и душа, открытая каждому слову.
Таков был обычай степи.
— Мой господин, — в другой раз прошелестел вкрадчивый голос.
Смежённые веки управителя медленно раскрылись. Уловив движение на лице высокого хозяина, говоривший приник лбом к дубовым лакированным плахам пола.
Управитель молчал. Торопятся говорить лишь те, кто боится, что их не услышат.
На спине склонённого на колени из-под ткани выпирали узкие, слабые лопатки. Но управитель знал, что это сильный человек. Он прошёл немало караванных дорог, однако управитель был убеждён, что по его приказу он пройдёт ещё тысячи ли[10] [11].
«Надо только уметь приказывать, — подумал управитель, — люди, как кунжутное семя, которое сколько ни дави, в нём всегда остаётся ещё одна капля масла».
Купца звали Елюй Си. Он был старшиной чжундуйских купцов. Но не это определяло его место в жизни. Елюй Си был обладателем золотой пайцзы — вот что было истинным указанием его положения в купеческом сообществе.
— Елюй Си, — сказал управитель, — ты соберёшь караван и проникнешь в земли тайчиутов. Среди нойонов племени найдёшь Есугей-багатура[12] и убьёшь его.
Управитель неторопливо сунул руку в рукав халата и, качнувшись вперёд, положил перед склонённой головой купца блеснувшую золотом горошину.
— Это бесследно, — сказал он, — растворяется в воде и в любых напитках.
Купец зажал горошину меж тонких и быстрых пальцев.
— Всё, — сказал управитель, — с караваном не медли.
Он и единым словом не объяснил, почему приговорил к смерти человека, которого никогда не видел. А стояло за этим то, что за последний год управитель трижды слышал имя Есугея. Сегодня в донесении гонцов ещё раз подтвердилось: в земле варваров тайчиутов есть нойон Есугей, который говорит о бессмысленности борьбы племён, о напрасном кровопролитии и самоистреблении.
Этого было достаточно, чтобы приговорить его к смерти.
Управитель, утомившись, вновь прикрыл глаза. Он сделал что мог, дабы защитить империю от неожиданностей. В степи ветер по-прежнему будет катить ковыльные волны, и пусть всё остаётся неизменным, незыблемым и высшие силы пошлют десять тысяч лет жизни благословенному императору Ши-цзуну!
Управитель неторопливыми глазами взглянул в широко раздвинутое окно.
Голубое небо над Чжунду чертили ласточки — чёрные искры на лучезарно-голубом. Управитель долго следил за их полётом и с тихой радостью подумал: «Полёт ласточки, как ничто иное, отвечает стремительной манере китайского рисунка».