Он был большим ценителем искусств.
О том, что в степь он пустил отравленную стрелу, управитель не вспомнил.
С неменьшим напряжением, чем в Чжунду, вглядывались в степные дали со стен Чжунсина, главного города империи Си-Ся, охватывавшей юго-восточные степные пределы. Император Чунь Ю, как и император Ши-цзун, повторял: «Хочешь жить — защитись от варваров». При этих словах на лице его неизменно объявлялась такая твёрдость, что любой из подданных склонял голову в поклоне. Напрягая силы империи, Чунь Ю возводил могучие стены приграничных городов Лосы и Лицзли, Валохайя и Имынь. Тысячи людей с восхода солнца до заката, под строгими взглядами надсмотрщиков тесали камни, рыли подземные ходы, поднимали неприступные форты. Налоги на крепостное строительство разоряли народ, но Чунь Ю был непреклонен. И так же, как Ши-цзун, император Чунь Ю считал: стены недостаточны, чтобы наверное оберечь империю. В степи он имел глаза и уши и вдали от могучих стен Чжунсина, Лосы и Лицзли подавлял малейшие попытки нападения на пределы Си-Ся. Все средства для достижения этой цели были приемлемы и хороши.
С теми же чувствами оглядывались на степи из благословенного великим Аллахом Хорезма. Хорезм-шах Ала ад-Дин Мухаммед раздвинул границы своих владений от Хорезмского моря до Моря персов и считал себя наследником воителя Искандера[13], но и он понимал, как могучи молодые степные народы.
— Алла-инш-ал-л-а-а-а… — пели муэдзины с вершин минаретов в Хорезме, благословляя покой и тишину, снизошедшие на земли величайшего из шахов. Молитвенно — ладонь в ладонь — складывались руки. Глаза вздымались к небу. В высоких голосах всё одно, всё одно и то же: мольба к Всемогущему простить, укрепить, защитить.
Но в тишину в Хорезме не верили и муэдзины.
Это было жестокое время, и сосед всегда думал о том, как накинуть аркан на шею соседу и затянуть потуже.
Так жил мир.
Сила была главным оружием, а все хотели ещё год, день, час видеть над головой голубое небо.
Ковыльные волны катились по степи, трепетал в зените жаворонок, зорко поглядывали в степь стражи со стен Чжунду, Чжунсина, кыпчакских пределов Хорезма, и никто не думал, что степь, обложенная стенами государств и народов, — великий котёл, подготавливаемый для взрыва.
Право на жизнь каждый народ требовал только для себя. Люди сами загоняли себя в угол, чтобы потом долгими столетиями искать выход.
Так было.„
История — забавная штука. В ней всё повторяется. События, отделённые друг от друга веками, так схожи, что кажется — куда как просто современникам угадать дальнейший их ход.
Но нет.
Вновь и вновь то, что многократно было, обрушивается на людей непредсказуемой лавиной.
3
В юрте, поставленной нукерами под высокими соснами, было тесно и шумно от собравшихся людей. Ярко горел огонь очага, раздавались возбуждённые, весёлые голоса. Кто-то неловко задел поленья в очаге, взметнулся столб искр, но это только подхлестнуло голоса и общее возбуждение.
Ближе других сидел к огню Есугей-багатур. Жаркое пламя освещало его лицо, высвечивало медь волос. Есугей отличался широким разворотом плеч, и, хотя он сидел, приметить можно было, что это человек высокого роста, в нём нет ни капли лишнего жира и сплетен он из тугих, крепких мышц. То, что его называли багатуром, было не похвалой, но подтверждением действительности.
Он и впрямь был багатуром.
— Ну, ну, — крикнул Есугей нетерпеливо и приоткрыл полог юрты, — баурчи[14], что же ты!..
— Сейчас, сейчас, — ответили ему, и баурчи, приседая от натуги, внёс в юрту большой медный до блеска начищенный котёл, полный мяса.
Баурчи встретили радостными восклицаниями. Он навесил котёл над огнём, оборотился, блестя глазами, к собравшимся в юрте:
— А теперь...
Хлопнул в пухлые ладоши.
Полог юрты широко распахнулся, и двое мальчиков на досках внесли живую печень. Алая, облитая кровью, она парила, трепетала, её только что вырезали из изюбра.
— Э-э-э! — раздалось враз несколько голосов. — Что же ты медлил!
Баурчи толкнули в жирный бок. Тот в ответ только засмеялся.
По кругу пошёл бурдюк с архи[15]. Зазвенели медные чаши.
Ах, звонкие чаши пиров! Сколько высоких слов вызвали они к жизни, породили легенд, невероятных рассказов, сколько принесли радости, но... и горя.
Лукавые, коварные, многоликие чаши пиров.
Печень резали ножами, ели жадно. Есугей внимательно следил, чтобы каждому достался достойный кусок. Он был здесь хозяином, как был хозяином и на охоте, на которую позвал не только брата Даритай-отчегина и близких родичей Сача-беки, Таргутай-Кирилтуха, Алтана, но и других нойонов племени.