Аксель не нашелся, что ответить. Его отец наконец-то выказал слабину, и Аксель уже не был уверен, что никогда не настанет день, когда он сможет простить его.
— Ты видишь, что кое в чем мы все-таки не похожи, — сказал он наконец с явным облегчением. — Ты и твои друзья создали и прославляли ложных богов, дали нам проклятые надежды, нечистые цели. Когда-то ты хотел, чтобы я разделял эти взгляды, вместо того чтобы оградить меня от всего этого. Ты был доволен, потому что я обожал тебя. Теперь ты гордишься тем, что снова на плаву, что я теперь стою перед тобой в твоем шикарном доме. Но стоит разговору коснуться темы, которая тебе не нравится, ты сразу отдаляешься. Это все гордость, не так ли? Жаль… Ты так и не понял, что в тот момент, когда все рушилось, я хотел быть рядом с тобой. В беде. В тюрьме. Это был бы единственный шанс для нас вновь обрести друг друга.
Курт Айзеншахт побледнел. Аксель был как выжатый лимон. Такое ощущение он уже испытывал один раз, когда выиграл чемпионат пансионата по боксу. Отец, находившийся среди зрителей, аплодировал стоя. Мать отказалась пойти, она заявила, что не хочет видеть, как ее сына бьют по лицу. После победы товарищи носили его на руках. С разбитой до крови губой и опухшим глазом из-за пропущенного прямого правой, который нанес ему противник, Аксель вскинул кулаки. Триумф имел запах крови и пота. В тот день он пролил достаточно и того и другого, чтобы понравиться толпе и отцу. Член Гитлерюгенда Аксель Айзеншахт показал себя достойным отца, оправдал возложенные на него надежды. Позднее, среди развалин Берлина, он рисковал своей шкурой ради этих надежд, во имя ложных идеалов, которые никогда не были его.
Не говоря более ничего, Аксель развернулся и направился к двери. Он не знал, встретятся ли они еще когда-нибудь. Нельзя было терять времени. Ему было двадцать лет, и перед ним открывалась вся жизнь, жизнь, которую он себе рисовал, которую должен был создать сам, своим трудом. Для этого ему понадобятся сила воли, ясный рассудок и свобода выбора.
— Они явились к моему магазину с собаками и дубинками. Они дали нам всего час, чтобы мы собрали вещи. Отобрали у меня ключи… Вы понимаете, господин Селигзон, они забрали мои ключи!
У человека были впалые щеки, потерянный, затуманенный взгляд, словно он все еще видел полицейских перед дверями. Его голос дрожал.
— И это мне еще повезло — меня не отправили в тюрьму. Я знаю, что мелких торговцев вроде меня часто бросают в кутузку. Без объяснения причин. Просто потому, что мы не нравимся правящей партии. Вот она, классовая борьба, за которую ратовал этот мерзавец Ульбрихт!
От неловкости на его щеках алели красные пятна. Феликс не смог не почувствовать жалость к этому человеку, который держал скромный магазинчик на Маркграфенштрассе, где сам и торговал. Ему не нужно было ничего, кроме возможности спокойно работать на себя. Именно таких частных предпринимателей Социалистическая объединенная партия во главе с генеральным секретарем Вальтером Ульбрихтом и правительство Отто Гротеволя клеймили позором с завидной последовательностью, считая их узколобыми упрямцами, не желающими расстаться с тупыми собственническими инстинктами и ложными амбициями.
Поток беглецов в западную зону не иссякал. Пятьдесят тысяч человек ежедневно в течение месяца. Это был настоящий исход. Люди бежали от социалистической системы хозяйствования, от коллективизации земель и национализации урожая, от плановой экономики, нацеленной на развитие тяжелой промышленности, а не на производство товаров народного потребления, от повышенных на десять процентов производственных норм, от репрессий против политических оппонентов, интеллигенции, священнослужителей, собственников, коммерсантов. Они убегали от террора Народной полиции. Восточногерманские власти закрыли все границы с ФРГ. Западный Берлин оставался единственным местом, где можно было найти приют.
— Мне нужна работа, господин Селигзон. Поэтому и я пришел к вам. Мне сказали, что вы нанимаете на работу для восстановления Дома Линднер. Я могу делать все. Не смотрите на мой измученный вид, уверяю вас, у меня золотые руки.
Феликс сделал над собой усилие, чтобы не отвести взгляд. Умоляющие глаза собеседника вызывали у Феликса неприятное впечатление, что к нему относятся, как к индийскому радже, а ведь его положение все еще продолжало оставаться шатким. Сказывались подорвавшие экономику Западного Берлина последствия блокады. С невероятным трудом удалось добиться хоть какой-то стабилизации рынка. Большой приток восточных беженцев не улучшал ситуацию. К счастью, союзники решили не оставлять этих людей без помощи. Большую часть восточных немцев, бежавших от коммунистического режима, расселяли на землях ФРГ. Они стали разменной картой в политической игре. Выпрямленная спина, опущенные руки по швам. Человек, стоявший перед Феликсом, был еще молод, несмотря на рано поседевшие волосы. Феликс подумал о его супруге, которая ждала мужа, опасаясь, что ему откажут. Наверняка у них были дети. Но будущее этих малышей никого не интересовало. Все это превращалось в показатели статистики, которая учитывала десятки таких семей в бараках Ниссена с протекающими крышами, сделанными из некачественного рубероида, где пахло потом и сыростью. Но эти люди не жаловались. Они будут работать, не покладая рук в надежде обустроить свою жизнь, приобретая материальные блага, которых на Западе было достаточно: транзисторные приемники, телевизоры, холодильники. Обретя довольно скромное, но постоянное жилье, они станут думать, как бы отложить денег, чтобы отдохнуть неделю в Италии. Придет время, и подросшие дети назовут их узколобыми буржуями, но будет ли в этом их вина? Все эти беженцы, словно лакмусовая бумажка, демонстрировали устойчивость двух противоположных, разделивших планету надвое политических систем. А в это солнечное утро два берлинца, которые не знали друг друга, так как были выходцами из разных миров, разделяли одни и те же убеждения.
— Мы найдем вам место, — сказал Феликс, видя, что плечи собеседника расслабились и он облегченно вздохнул. — Жалование будет скромным, и вы должны будете сами позаботиться о жилье. Вам дадут адрес организации, занимающейся расселением.
— Для начала, господин Селигзон, это все, на что я мог надеяться. Спасибо вам.
Феликс написал необходимое поручение для старшего мастера. В который раз его бухгалтер схватится за голову. Еще один рабочий на стройке. Еще одна зарплата. С другой стороны, наплыв рабочих рук позволит наверстать упущенное время. Феликс проводил посетителя до двери и на прощание пожал ему руку.
В прошлом году с большой помпой был открыт отель «Кемпински» на Курфюрстендамм. Теперь берлинцы предвкушали открытие любимых ими некогда универмагов. Отпуская иронические замечания, они рассматривали фасад восстановленного здания, которое было таким, как раньше, и в то же время совершенно иным. Феликс не захотел восстанавливать магазин один к одному. В этом отношении он не испытывал тоски по прошлому. Он смотрел в будущее. Вернувшись в кабинет, Феликс бросил взгляд на лежащие на столе чертежи. На полях мелким нервным почерком Аксель сделал несколько пометок.
Он никогда не забудет тот телефонный звонок своего адвоката три года назад. Судебное разбирательство в рамках процесса против Курта Айзеншахта было назначено на следующий день. Феликс полагал, что мэтр Хоффнер еще раз перечислит ему причины, по которым они почти не имеют шансов победить. Благодаря своей ловкости Айзеншахт во времена, когда евреев вытесняли в Германии из всех сфер жизни, очень предусмотрительно составил договор купли-продажи. Бывший нацист мог затянуть дело на годы. Несмотря на то, что Феликса беспокоили расходы на судебные издержки, он не собирался отказываться от иска. Он намеревался приободрить своего адвоката и попросить его удвоить старания, но тот взволнованно воскликнул:
— Ваш противник отказывается от своих претензий в вашу пользу. Никогда не сталкивался ни с чем подобным. Мой коллега, адвокат противоположной стороны, уже потирал руки, предвкушая легкую победу, и теперь он вне себя от ярости. Но Айзеншахт непреклонен. Вы победили. Дом Линднер теперь ваш.