Она вспоминает, как впервые очнулась в Прайме в странном теле, с трудом дыша, силясь понять, почему она такая маленькая, так далеко от звёзд, которые вели её через космос. Вспоминает, как словно призрак бродила по коридорам Заведения, пока её не сломило осознание того, что галактинцы сделали с ней, и она резала вены в ванной, глядя, как кровь неторопливо собирается в лужу у её ног, и думая только о побеге. Она вспоминает, как очнулась второй раз как Кэтрин, забыв всё.
Джоанна, Джоанна не выжила в своей второй жизни, и сейчас где-то в недрах Заведения у неё начинается третья: темнокожий ребенок, который ничем не выделяется среди других темнокожих детей, лишенный воспоминаний, не считая сумбурных обрывков.
Огни на улице не потускнели, но она видит звёзды над Праймом − яркие и чужие, собранные в незнакомые созвездия, и вдруг вспоминает, как они лежали вокруг неё и показывали путь от одной планеты к другой, как её охватил холод глубокого космоса, как только она погрузилась в него, чтобы лететь быстрее. Такой же холод сейчас держится в её костях − напоминание о том, что она должна быть больше, намного обширнее...
Звёзды повсюду, и на них накладываются лица двух женщин дай-вьетов, они настойчиво зовут её. Зовут вернуться в тело, изначально принадлежавшее ей, в объятия семьи.
− Сюда, сюда, − шепчут женщины, и их голоса перекрывают всё: дыхание Джейсона в спальне, гул автолётов, слабый запах чеснока из кухни. − Бабушка, сюда!
Она больше, чем это тело; больше, чем эти жизненные рамки, − она мысленно проникает в ангары и жилые отсеки, в люльки с капсулами. Она вспоминает семейные праздники, все поколения детей, гулявших в её коридорах, вспоминает прикосновения их рук к её металлическим стенам; как они смеялись, бегая наперегонки; приглушённые разговоры их матерей в центральном отсеке на Новый Год; прикосновение к её внешнему корпусу кисточки, которой рисовали ветку цветущего абрикоса на удачу...
− Кэтрин? − зовет сзади Джейсон.
Усилием воли она поворачивается, каким-то образом находя силы оставаться в сознании в этом маленьком, тесном теле одновременно с другим, большим. Он смотрит на неё, опираясь одной рукой на дверной косяк. Его лицо в звёздном свете полностью побледнело.
− Я вспоминаю, − шепчет она.
Он с мольбой протягивает руки.
− Кэтрин, пожалуйста. Не уходи.
Она знает, что Джейсон хочет как лучше. Всё, что он от неё скрывал, он скрывал из любви, чтобы она оставалась живой и счастливой, чтобы держать её рядом несмотря на всё, что должно было их разделять. И даже теперь мысль о его любви стала шипом в её сердце, последним сожалением, легким и печальным, против наплыва воспоминаний, но не таким уж несущественным.
Там, куда она идет, она никогда не будет одна. Не так, как было с Джейсоном, когда ей казалось, что кроме неё ничего в мире не имеет значения. У неё будет семья, толпа ожидающих её детей, тетушек и дядюшек, но ничего похожего на ничем не замутненное уединение, в котором они с Джейсоном делили всё и вся. У неё не будет другого такого возлюбленного − наивного, открытого и так сильно убежденного в том, что′ он хочет и на что он готов ради этого. В обществе дай-вьетов не может быть таких людей, как Джейсон, − которые не знают своего места, не умеют быть смиренными, принимать поражения и склоняться перед необходимостью.
Там, куда она идет, они никогда не будет одна, и всё равно будет страшно одинокой.
− Пожалуйста, − говорит Джейсон.
− Прости, − отвечает она. − Я вернусь...
Обещание ему, Джоанне, которая больше не может услышать её и узнать. Всё её существо расширяется, начинает испаряться, как вода, выплеснутая в костер, и в последний момент она обнаруживает, что тянется к Джейсону, в последний раз пытается к нему прикоснуться, в последний раз увидеть его лицо, хотя этим она разбивает собственное сердце, о существовании которого и не подозревала.
− Кэтрин.
Он с рыданием снова и снова шепчет её имя, и это то ложное имя, которое всё ещё цепляется к ней со своими горько-сладкими воспоминаниями, которое она забирает с собой, когда всё её существо раскрывается − и она улетает к ждущим звездам.