− Я знаю, − ответила Кэтрин, думая о прикосновениях его губ к своим; о его руках, обнимающих её, пока она не почувствует себя цельной. − Я знаю.
Повезло в этом мире − она и Джейсон, и её новая квартира, и насиженные места − недалеко от Заведения, хотя она на самом деле не уверена, было ли последнее благословением, хочет ли она помнить годы, когда наставница вбивала в них подобающее поведение: лишения, если они говорили не на идеальном галактическом; долгие часы мытья общежитских туалетов за малейший намек на недовольство едой; ночь, которую они провели голыми снаружи, на крепнущем холоде, потому что не могли вспомнить, какой галактический президент колонизировал Долговременную Станцию. − и как наставница нашла их, сбившихся в кучку, чтобы сохранить тепло и не заснуть, и отправила в карцер на пять часов, отругав за то, что они вели себя как дикие животные.
Кэтрин вдавила ногти в ладони, чтобы боль вернула ее в настоящее, на ступени центрального офиса Совета, увела от Заведения и всего, что оно для них означало.
− Мы свободны, − наконец сказала она. − Только это имеет значение.
− Мы никогда не будем свободны, − мрачно ответила Джоанна. − На твоих документах есть отметка «Заведение». И даже если бы её не было − ты правда веришь, что мы сольемся с остальными?
В Прайме, где дай-вьетов не привечали, не было никого, полностью похожего на воспитанниц Заведения. Никого с такими глазами, с таким цветом кожи − даже манера себя вести не полностью изменилась за годы обучения.
− Ты когда-нибудь думала... − Джоанна замолчала, будто размышляла над чем-то настолько значительном, что это невозможно облечь в слова.
− Думала о чём? − спросила Кэтрин.
Джоанна прикусила губу.
− Ты когда-нибудь думала, каково было бы остаться с родителями? С нашими настоящими родителями?
С родителями, которых они не помнили. Они проверяли − никто из детей Заведения не помнил ничего до появления здесь. Наставница говорила − это потому что их забрали слишком маленькими, и это к лучшему. Джоанна, конечно, предполагала что-то более зловещее − в Заведении с ними что-то сделали, чтобы держать послушными.
На мгновение Кэтрин подумала о жизни среди дай-вьетов − идиллический образ дружной семьи, как в голофильмах, − мираж, который разбился на куски о неопровержимую реальность видео с родами.
− Мы стали бы там племенными кобылами, − сказала она. − Ты видела...
− Сама знаю, что видела, − резко ответила Джоанна. − Но, может... − Она побледнела. − Может, это было бы не так уж плохо, в обмен на всё остальное.
Быть любимыми, пользоваться уважением, находиться на своем месте; иметь возможность смотреть на звёзды, не задаваясь вопросом, которая из них твой дом, и не мечтая вернуться в семью.
Кэтрин потерла живот, вспоминая видео и существо, которое выбралось из живота женщины, всё в металлических гранях и блестящих кристаллах, покрытое кровью матери, и на мгновение она будто сама стала той женщиной − парила над её телом, отделенная от оков плоти, и наблюдала, как в страданиях даёт жизнь. Это ощущение прошло, но Кэтрин по-прежнему чувствовала, что она распространилась, дальше, чем должна была быть, и смотрела на себя со стороны, на то, как проходит её жизнь, незначительная и бессмысленная, полностью ограниченная от начала до конца.
Может, Джоанна права. Может, это вообще было бы не так и плохо.
Корабль оказался меньше, чем ожидала Лан Нхен, − она судила по «Киноварной усадьбе», которая принадлежит к более старому поколению, а «Цитадель черепахи» при таких же технических возможностях гораздо меньше.
Со снаряжением на плечах Лан Нхен вышла из ангара в жилые отсеки. Она ожидала встретить хитроумные защитные системы вроде дронов, но здесь ничего не было. Только от стен исходило знакомое вязкое ощущение живого корабля − признак того, что заключенный здесь Разум ещё жив, но висит на волоске. Стены были голыми, без украшений, к которым Лан Нхен привыкла в «Киноварной усадьбе» − ни движущейся каллиграфии, ни сменяющихся космических пейзажей или цветов; тишину не оживляли фоновые мелодии цитры или другие звуки.