— Пусть бы уже додавила… Слушай, верни меня обратно, а? Мне тут как в новых туфлях, и красиво, и все завидуют, а ты стоишь и мечтаешь про растоптанные мокасины. — С каждым словом я пододвигалась к ненаследному принцу все ближе, умоляюще глядя в глаза, которые в тени приобрели цвет темного бутылочного стекла, — Надоело все! Побудки, реверансы, девки эти нервные, кони, труселя на завязках, неудобные, жуть!..
А когда расстояния между нами совсем не осталось…
— Анатоль, — шепотом, произнесла я, и мужчина, как завороженный, склонился к моему лицу, — у меня под рубашкой кто-то ползет!
Не знаю, какие эмоции в тот момент выражали мои глаза, но канцлер понял, что до полномасштабной истерики уровня «апокалипсис» остались считанные секунды. Он затейливо изогнул пальцы, мазнул по жакету, пуговицы которого мгновенно расстегнулись, дернул стягивающую воротничок блузы тесьму и, одной рукой прижав меня к себе, запустил другую мне за шиворот и принялся азартно там копошиться.
Я взвизгнула.
— Стой спокойно!
— Руки холодные!
— Сейчас согреются!
— Ай!
— Что опять?
— Он лезет!
— Будешь ерзать, еще дальше залезет!
— О, черт! Ну доставай уже! Сколько можно! У меня спина затекла!
И тут я узнала, что слово матерное в сказочном мире есть, а запас его многообразен и почти неиссякаем. Вывернув голову из-под руки принца, я обнаружила застывшую у шатра маркизу ван Лав с выпученными глазками и приоткрытым ротиком. Что потрясло ее больше, наша с Анатолем композиция или те композиции, которыми он встретил ее появление за шатром, узнать не удалось, поскольку мужчина, бросив меня на произвол судьбы в расстегнутой одежде, ткнул собранными щепотью пальцами в лоб Карамельке, и та кулем осела на траву, закатив глаза.
— Что стоишь? Хватай за ноги, оттащим, пока никто не заметил.
— Куда? — опешила я, обнаружив, что стою рядом с ним, вцепившись маркизины щиколотки, тогда как этот маньяк уже подхватил ее под руки и приподнял.
— Вон к тем кустам, — Анатоль кивком указал направление, и мы потащили.
Сгрузив Карамельку, канцлер велел мне подождать, нырнул в заросли и пропал на кошмарно долгие минут пять. За это время я успела сгрызть ногти до локтей, поседеть, подобрать жакет, вспомнить, что у меня жук в корсете и поседеть еще раз, и только после всего этого он вылез из кустов и вид при этом имел весьма довольный жизнью.
— Где ты был? Что ты там делал!? — истерила я, но вполголоса, как-то бесчувственные девицы у ног к громким разговорам не располагают.
— То, что собирался, пока ты коварно не накинулась на меня из-за угла.
— Анатоль! — взвизгнула я.
— Что?
— Жук!
— А, не переживай, я его раздавил нечаянно, когда маркиза…
Договорить он не смог, потому что от вопля ужаса и отвращения скукожились и опали все листья, завяли все цветы, а птички и насекомые издохли прямо в полете. На этой не радостной, но бодрящей ноте пикник пришлось свернуть.
Успокаивали меня долго, но не продуктивно, пока канцлер не принес что-то в чашке и рявкнув, велел выпить. Я хлебнула и выпучила глаза — в чашке оказалась крепчайшая настойка, по ощущениям — чистый спирт. Сразу стало тепло, потом спокойно, потом весело. Ехать сама я не могла, поэтому Вениан взял меня к себе и прижимал всю дорогу, как ему хотелось, а я только глупо хихикала, поскольку ни на какие адекватные действия была не способна.
Когда въехали во дворцовые ворота, хмель слегка выветрился и ко мне вернулась способность соображать, но не двигаться самостоятельно. Вот позорище, еще обеда нет, а я уже в дрова. И кто виноват? Конечно же коварный Анатоль, напоивший меня этой дрянью. Королева поджимала губы, но смотрела с укоризной не на меня. И то хлеб.
В моих покоях дожидался доктор. Бодро смешал уже знакомую гадость и снова велел отдыхать. Что за мир, я или пьяная, или с похмелья, так и до белки недалеко. Горничные бросились помочь раздеться, но я разогнала их, кое-как разоблачилась сама, добыла из просторного гардероба что-то вроде туники, стащила с постели покрывало, умоталась гусеницей и уселась на диванчик, подобрав под себя ноги. Если вечером опять будет бал — я сдохну.
9
Тогда.
— Отвали, — я гневно дрыгнула ногой и накрыла голову одеялом.
— Рин, вставай давай, опоздаешь.
— К черту, у меня траур.
— А кто умер?
— Моя вера в светлое будущее.
— Ринка…
— Вовыч, иди лесом.
— Не могу, мне на работу надо, а ты на моем диване спишь.
Я высунулась из-под одеяла. Вовыч стоял одетый и притопывал ногой, как застоявшийся конь.